Майор Ватрен

— А ну, ребята, подставляйте кружки. Капитан угощает.

Это было в духе капитана Блана — предусмотреть такую мелочь. «Я бы, конечно, забыл, — подумал Субейрак. — Я Блану и в подметки не гожусь».

Один из солдат продолжал копать, тяжело дыша, увлеченный работой. Он наткнулся на что-то твердое.

— А ты разве не пьешь? — спросил Субейрак.

— Пью, господин лейтенант. Сейчас вот закончу. Я хочу одолеть этот корень. Глядите, как он крепко держится! Можно подумать, что с той стороны его изо всех сил держит кто-то. Отпустишь ты его, проклятый? Я так и не добью этот корень, если он его не отпустит!

И солдат добродушно рассмеялся.

V

Когда Субейрак вернулся в свою комнату-будуар, он первым делом хватился Пуавра. Вестовой исчез! Удрал, несмотря на кровавые волдыри на ногах! Ну и бабник! Прямо мартовский кот! Субейрак снисходительно улыбнулся. В этом рыжем, развязном шахтере, в этом сентиментальном любителе нежных романсов — целая бездна лукавства и тайн! Уж, верно, отыскал себе какую-нибудь тоскующую фермершу!

В этой комнате, похожей на раковину, было слишком жарко. На матрац, который Пуавр приготовил для себя, Франсуа положил записку: «Не будите меня». Отпуская Субейрака, майор Ватрен решил, что показательное дело будет сведено к минимуму. Назначена только первая рота, рота Блана. Совсем не так рисовал себе эту церемонию полковник Розэ, но солдатам прежде всего требовался отдых.

Франсуа разделся догола. Уже много недель он не мог себе этого позволить. В круглых зеркалах розово-голубой комнаты отразился его мощный торс, широкие плечи, узкая талия и немного тяжеловатые бедра. Это тело выглядело более чем нескромно. Франсуа покинул берег моря в первый день мобилизации. Коллиурское солнце покрыло его с головы до ног ровным коричневым загаром. Только узкая полоска на бедрах оставалась белой, подчеркивая мужскую силу. Загар побледнел за зиму, но кожа все еще не потеряла бронзового оттенка. Зеркала с грустью множили этот облик истомившегося любовника, который напоминал им очень многое!

Без одежды Франсуа не так остро ощущал усталость. Его мучила только резкая боль в пятках и в икрах, сведенных судорогой. Все ссадины он тщательно присыпал тальком. Растянувшись на кровати, Франсуа вскрыл, наконец, письмо Анни.

Среда, 22 мая 1940 г.

Милый мой, по всей вероятности, я пишу тебе из Парижа в последний раз. Хотелось бы верить, что все это не протянется долго, но печальные события и переживания последних дней не внушают надежды на скорый конец…

Этот удлиненный, легкий почерк без помарок донес до него атмосферу тыла. Анни писала, не выбирая слов, отдаваясь течению своих мыслей. И мысли эти были неутешительны! Среда, 22 мая. Письмо шло пять дней. Франсуа прижался всей спиной к прохладной простыне. Но почему это письмо — последнее из Парижа? Анни служила секретарем в дирекции химической фирмы. Что это означало?

Поверь, сейчас у меня очень тяжело на душе. Северная армия подвергается настоящему разгрому.

Да, это было так. Северная армия, по всей вероятности, подвергалась настоящему разгрому! Как раз сегодня он читал об этом в номере «Пари-суар» недельной давности. Но он не посмел сформулировать прочитанное с такой простой женской откровенностью. Здесь, в действующей армии, на все подобные темы было наложено табу. Военные искажали истинное положение дел, прикрываясь смехотворными выражениями вроде: выравнивание линии фронта, стратегическое отступление…

Да, оказывается эта девушка разбиралась в создавшейся ситуации лучше любого солдата: это был настоящий разгром… Цензура, к счастью, не вскрыла письма. Но, по правде говоря, цензуре сейчас тоже приходилось стратегически отступать!

Внезапно в его голове мелькнуло воспоминание. Году в пятнадцатом мать однажды прислала отцу открытку. На ней была изображена молодая женщина с шиньоном и мальчуган; дама, которая, вероятно, в жизни позировала для порнографических открыток, разглядывала небо, а там, в облаках, как в «Мечте» Детая[14], солдат в красно-синей форме, со штыком наперевес, устремлялся на немцев-мародеров. Внизу в пояснительной надписи мать говорила ребенку: «Полк его, милый, совсем недалёко. Пишет: „Я скоро приеду“. Цветы растут по краям дорог, цветы Великой Победы…»

В то время Великую Победу проституировали в Мурмелоне! И сейчас все это повторялось!