Майор 'Вихрь'

- Я боюсь, они меня прижмут, если ты не поможешь мне...

- Это как?

- Ну, если ты скажешь им, что знал Родиона Матвеевича Торопова...

- Ты по документу Родион Торопов?

- Да.

- А если документ - липа?

- Я этого и боюсь - тебя завалю. Я не обижаюсь, - вздохнул Степан, - я понимаю, откуда ты. Когда ты не обернулся, я сразу понял.

- Ты верно понял, - сказал Коля и глубоко выдохнул мешавший все время воздух. - Ты все верно понял, Родька... Что у него было еще в документах?

- А ничего. Аусвайс из Киева - и все.

- Слушай... Будешь говорить, что, мол, из Киева ты уехал в Минск... Тебя еще ни разу не допрашивали?

- Нет... Он тебя держал, я был в предбаннике. А потом он ушел спать, тебя - в барак, ну и меня тоже.

- Ладно. Попробуем.

Коля понимал, что он сейчас идет на преступление. Но он не мог поступить иначе. Он обязан был поступить только так, и никак иначе, потому что он не имел права подписать своими руками смертный приговор другу, с которым рос в одном дворе, жил на одной площадке и учился в одном классе.

- Ты жил в Минске на Гитлерштрассе, четыре, а потом переехал на Угольную, дом семь. В этом доме была парикмахерская Ереминского, но ты про это не говори сразу. Они тебя сами начнут спрашивать, потому что у них в деле есть мой адрес, понимаешь? Они тебе наверняка дадут очную ставку со мной. Я тебя не узнаю - мало ли проходило через меня клиентов! Ты скажешь, что я - мастер, работавший возле большого окна, под вывеской "Мастерская Ереминского" - мужчина с трубкой в зубах и женщина, завитая как баран. Я подтвержу эти твои показания. Ясно?

- Наверное, я сволочь, - сказал Степан. - Наверное, я не имел права тебя просить.

- Видимо, я не имел права соглашаться тебе помогать, - сказал Коля. Погоди, а как тебя зовут?

- Это не важно... Ты ж не знаешь, как меня зовут,-для них, во всяком случае. Излишняя подробность так же настораживает, как и плутание в потемках.

- А если я не сыграю? - спросил Степан. - Вдруг не сыграю?..

ВСТРЕТИЛИСЬ

День был солнечный. Легкую голубизну неба подчеркивали длинные белые облака. Прорезая эти белые облака, носились черные ласточки. В безбрежную высоту уплывал, медленный перезвон колоколов.

"Совсем другой звук, - думала Аня, прислушиваясь к перезвону, какой-то игрушечный, не взаправдашний, не как у нас; словно музыкальный ларец. Люди такие же, как у нас, и лицом похожи, только в шляпах, а у женщин вязаные чулки и юбки широкие, в складочку, а вот колокола совсем другие".

Когда большие двери костела, окованные металлическими буро-проржавелыми языками, чуть приоткрывались, пропуская людей, до Ани доносились тугие, величавые звуки органа.

"Какая красивая музыка, - думала Аня каждый раз, когда до нее доносились звуки органа. - Когда кончится война, обязательно пойду в консерваторию слушать орган. Говорят, в Москве самый большой орган. А я раньше смеялась: "Что хорошего в этой тягучке?!" Дуреха! Музыку вообще можно понять лишь после того, как переживешь что-то большое, очень твое, главное - горе ли, счастье. Только тогда тебе дано будет понять серьезную музыку, а не "утомленное солнце нежно с морем прощалось...". Когда весело, тогда надо, чтоб был джаз-оркестр вроде утесовского, а если страшно и сил нет, тогда пусть будет орган. Делаешься маленькой-маленькой, и страх тоже становится маленьким, как и ты сама".

Аня стояла под навесом магазинчика. Длинный навес, сделанный в форме козырька, прятал ее от солнца, и, кроме того, она могла наблюдать за площадью так, что ее почти не было видно, а ей было видно все.

Она пришла сюда к девяти часам, за час до того времени, как было условлено. Аня знала, что следует заранее прийти на место встречи: час даст возможность свыкнуться с обстановкой; час поможет ей заметить подозрительное; час поможет спокойно подготовиться к той минуте, когда она подойдет к молодому мужчине в немецкой военной поношенной форме без погон и спросит его: "Простите, пожалуйста, вы здесь старушку с двумя мешками не видели?"

Аня определила для себя, что она не выйдет к человеку в форме, если увидит двоих или троих людей, которые, возможно, будут прогуливаться в разных концах площади или сидеть на телегах перед костелом. Гестаповцы, она прекрасно понимала, могут быть спрятаны и в костеле, и в домах, окружающих площадь, и, наконец, они могут сидеть в машинах где-нибудь неподалеку и только дожидаться условного сигнала, чтобы взять ее и Муху, как только они увидятся. Аня все это понимала, но ей казалось, что следует подстраховаться хотя бы в пределах тех возможностей, которые она имеет, и в пределах того опыта, который у нее есть. Она не могла и предположить, что Муха может быть перевербован, и что на встречу к ней он придет один, и поведет ее на хорошую квартиру, и поможет откопать и принести сюда рацию и все это не по своему разумению, а по плану, заранее разработанному полковником абвера Бергом.