Майра

Когда Бак закончил свою скорбную повесть, я медленно и демонстративно положила ногу на ногу (юбка у меня практически мини, а ноги божественны), и у Бака сразу же потекли слюнки, что послужило мне своего рода наградой. Он с трудом сглотнул, взгляд его устремился на темный треугольник под юбкой, в глазах застыл вопрос: это – то самое или трусики? Пусть гадает! Ни один мужчина не будет обладать Майрой Брекинридж, это она будет владеть ими, когда захочет и как захочет. Бак Лонер был женат в третий раз, его нынешняя жена Бобби Дин когда-то пела с Торнхиллским оркестром, а теперь присоединилась к Свидетелям Иеговы и спасает души грешников в каких-то трущобах. Гертруда считала ее простушкой.

– В самом деле, это так неожиданно, Майра… я могу называть тебя Майрой? Хотя мы раньше ни разу не встречались, все-таки ты – моя невестка, так что в некотором смысле родственница.

За моим окном раздался грохот (я имею в виду: в то самое время, когда я пишу эти строки). Должно быть, на Стрипе столкнулись автомобили. Я услышала звон стекла. Сейчас снова тихо. Если происшествие серьезное, скоро должна послышаться сирена. Теперь я больше, чем когда-либо, убеждена, что единственной приемлемой формой, оставшейся литературе после Гутенберга, являются мемуары: абсолютная правда, точное копирование жизни, предпочтительно – в момент, когда все происходит…

Бак Лонер сделал мне предложение. Пока наши адвокаты будут готовить соглашение, он был бы счастлив предложить мне работу, к которой я могу приступить немедленно и которая будет продолжаться до окончания учебного года в июне, когда в Академию ринутся искатели талантов с телевидения, киностудий, звукозаписывающих компаний, чтобы присмотреть новое пополнение. Я приняла предложение. Почему бы и нет? Мне нужно на что-то жить (а кроме того, мне нужен выход в мир кино), поэтому что могло быть лучше преподавательской работы в Академии? К тому же я буду рада встретиться с молодыми людьми (обрадуются ли они встрече со мной, покажет будущее!), а Академия полна ими – заносчивыми, дерзкими юношами; кое-кто из них присвистнул, увидев меня, когда я шла по коридору к офису Бака. Ладно, они еще пожалеют о своих манерах! Ни один мужчина не может насмехаться над Майрой Брекинридж безнаказанно!

– У нас есть свободная ставка на актерском отделении – мы готовим актеров для кино и телевидения, а театром не занимаемся, нет настоящего спроса…

– Театр кончился… – начала я.

– У тебя будет возможность поговорить об этом.

Ясно было, что его не интересуют мои теории, более или менее отражающие представления Майрона, считавшего, что единственной живой формой искусства в XX веке является кино. Я согласна с Майроном в том, что фильмы сороковых годов выше всего, что смог родить так называемый Ренессанс, включая Шекспира или Микеланджело; в последнее время мое внимание привлекает коммерческое телевидение, которое, несмотря на свою относительную молодость, похоже, скоро вытеснит все другие виды зрелищ. Правда, мои мысли на этот счет пока не сформировались до такой степени, чтобы их стоило записывать здесь; достаточно будет сказать, что, когда человек садится в кресло оператора, это самым убедительным образом отражает его внутреннюю потребность властвовать над временем и пространством: неискоренимую потребность, возникшую в доисторических пещерах и продолжающуюся сейчас (даже когда я это пишу), скажем, в кабине космического корабля.

– Нагрузка у тебя будет, конечно, небольшой. В конце концов ты член семьи, и я понимаю, какие ты понесла утраты в последнее время, хотя по собственному опыту знаю, что работа лучше всего помогает справиться с горем, – во время этих рассуждений он изучал расписание. Потом что-то написал на бумаге и передал мне. В понедельник, четверг и субботу у меня часовой урок по перевоплощению. Во вторник и пятницу вечером – занятия по пластике.

– Пожалуй, ты великолепно оснащена для занятий по пластике. Я не мог не обратить внимание на это, когда ты входила в комнату, – ты несешь себя, словно королева. Что касается перевоплощения, это sine qua non [4] актерского мастерства.

Дальше мы соревновались в любезностях, в высшей степени лживых с обеих сторон. Ему очень приятно заполучить меня в свою «команду», а я так счастлива возможности работать в Голливуде – еще бы, мечта жизни стала реальностью; как говорили когда-то в начале шестидесятых: вот это джаз! Да, мы представляли собой парочку достойных друг друга лицемеров. Он рассчитывал лишить меня моего наследства, в то время как я вознамерилась выжать из него все до последнего цента, а кроме того – заставить его влюбиться в меня, причем влюбиться безумно, так, чтобы в критический момент я могла пришпорить этого жирного осла и реализовать мой новый план, которому я теперь безвозвратно предалась. Ибо, как сказала Гипериону Диотима в романе Гёльдерлина [5]: «Поверь мне, тебе нужен не мужчина, тебе нужен весь мир». Мне тоже нужен мир, и думаю, что я его заполучу. Мужчина – этот или любой другой – всего лишь средство.