Майра

Увы, мои коллеги полностью разделяли взгляды Бака Лонера. Один из них – красавец негр по имени Ирвинг Амадеус. Он недавно приобщился к бахаизму [17] и ел только растительную пищу, выращивая ее на нескольких грядках на задворках большого дома в Ван-Нуисе [18], который занимал вместе с группой товарищей по культу. К слову сказать, в Академии девять преподавателей-негров и только семь негров-студентов. Хотя я подозреваю, что Бак не очень-то любит наших темнокожих братьев, он много сделал для осуществления расовой интеграции в Академии, особенно в отношении преподавательского состава; надо отдать ему должное, он постарался обеспечить работой почти всех шоуменов-негров из тех, кто к нему обратился. На студенческом уровне интеграция проходила, однако, с большими трудностями. Среди молодежи расовые предубеждения были очень сильными, возможно потому, что многие белые юноши боялись негритянских членов. Я неоднократно замечала, как белые молодые люди невольно сжимали ягодицы при приближении чернокожего, словно опасаясь за свое анальное отверстие, хотя легенды о негритянских размерах не более чем легенды. Цветные зайчики, с которыми я имела дело (а их было около десятка) не представляли в этом отношении ничего особенного… у Майрона был больше, чем у любого из них, – факт, который, как ни парадоксально, вызывал у него не радость, а отчаяние. Доктор Монтаг однажды объяснил мне происхождение этого мифа. Дело в том, что пенис у негров в обычном состоянии имеет почти такой же размер, как и при эрекции. Феномен этот, вызывая испуг в душевой, почти не добавляет радости в спальне. Тем не менее нервозные белые мужчины продолжают напрягать сфинктеры при приближении черного призрака.

В защиту позиции Бака Лонера Амадеус (он делает вид, что до обращения в бахаизм был иудеем) заговорил о любви.

– В нашей любви нуждаются все, особенно те, кто доверился нашим заботам.

– Любовь, – сказала я, – не должна исключать правду.

– Любовь не может причинять боль. – Некоторое время он продолжал разглагольствовать в этом направлении. К счастью, другой преподаватель, мисс Клафф, не испытывала интереса к любви, и менее всего – к любви духовной; эта тощая убежденная лесбиянка регулярно предлагает мне прогуляться в ее подержанном олдсмобиле и посмотреть фильм на открытой стоянке. Она временно ведет курс пения, рассчитывая накопить денег для концертного дебюта в Нью-Йорке.

– Ерунда, – резко оборвала она. – Мы должны быть безжалостны, если хотим сделать из них актеров. Из меня бы ничего не вышло, если бы не дядя, учитель музыки, которого я ненавидела за то, что он заставлял меня, девятилетнего ребенка, заниматься по семь, восемь, девять часов в день и бил меня линейкой по пальцам, если я брала не ту ноту.

Несложно узнать «Седьмую вуаль» и начать задавать правильные вопросы, помогая ей фантазировать на тему о том, что вопреки всему и все преодолев, после непременного нервного срыва и так далее она таки стала артисткой, и все это благодаря ее дяде, который хоть и был жесток, но заботился о ее будущем.

Мне нравился этот разговор, ибо меня всегда радует, когда люди вытаскивают из киношных запасников подходящую легенду, создавая себе привлекательный образ. Следующее ее наблюдение оказалось для меня неожиданным:

– Во всех моих классах есть только один по-настоящему талантливый студент – девушка по имени Мэри-Энн Прингл.

От удивления я привстала, чуть не расплескав остатки кофе. Я что-то упустила?

– Но я хорошо ее знаю. Она ходит ко мне на пластику. Она абсолютно ничем не примечательна.

– За исключением связи с Расти Годовски, – сказал Черный Красавец. – Он занимается у меня по древним ритмам, и скажу вам, этот неуклюжий мальчик в самом деле в высшей степени сексуально привлекателен!

(Я подумала, что разговор пошел не по самому удачному пути.)

– Да, я знаю, что он собой представляет, – я сказала это слишком быстро и не совсем осторожно.

– Тогда вы знаете, что он ярко выраженный мужчина или, как считает наша вера…

Не обращая на него внимания, я повернулась к мисс Клафф:

– Что же такого талантливого в Мэри-Энн Прингл?

– Голос! У нее прекрасное чистое бельканто. Неразвитое, конечно, как необработанный алмаз, но это богатство, никакого сомнения. Она могла бы стать звездой такой же величины, как…

– Кэтрин Грэйсон?

Мисс Клафф была слишком молода, чтобы помнить звезд сороковых, и слишком поглощена собой, чтобы воспринимать кинематограф всерьез. Для нее кино было просто предлогом для того, чтобы усаживать девушек на заднее сиденье своего подержанного олдсмобиля.

– Она могла бы… она должна петь в опере.

Мистер Ночной Мрак поделился своим, возможно весьма справедливым, мнением о судьбе Мэри-Энн:

– До тех пор пока этот молодой человек хочет ее, никакая карьера в ее жизни невозможна. А как я мог заметить, наблюдая за ним эти два года, его интерес к юной особе не пропадает. Девушки в моем классе готовы на все, чтобы привлечь его внимание, но безуспешно.

Мисс Клафф помрачнела.