Майская ночь, или Утопленницы

— Ай, ладно! — беспечно молвил он. — Не хошь стрелить — не надо. Я седни добрый. Сколь унесешь — все твое…

Э, нет! После фокусов с цыганским гипнозом я уже был настороже.

— Да не буду я ничего выносить! — нервно отозвался я. — Других вон разводи!

— Чаво? — не понял он.

Или, подозреваю, сделал вид, что не понял.

— Дед! — взорвался я. — Да что ж ты меня за лоха-то держишь?

Расхрабрился? Да, расхрабрился, но, уверяю вас, исключительно с перепугу.

Кстати, «лох» не смутил его нисколько. Как выяснилось, словцо это старикан знал хорошо.

— Пошто ж за лоха? — оскорбился он. — Я к тобе со всей душой…

— Ага! Со всей душой!.. — огрызнулся я. — За сокрытие найденного клада, между прочим, и загрести могут… Недавно вон суд был над черными археологами!

Пещерный дед резко повернулся, уставился.

— Над кем?

Я объяснил. Он малость отмяк.

— А, энти… Знаю. Давеча пугнул одного… А про Анчихриста ничо пока не слыхать? — тревожно спросил он чуть погодя. — Не объявлялся ишшо?

Несколько мгновений мы неотрывно смотрели друг на друга. Забрезжила догадка. Были ведь случаи, когда в тайге обнаруживались целые семейства староверов, бежавших от патриарха Никона, потом от Петра и с тех самых пор триста с лишним лет ни разу не видевших ни единой живой души. Ковыряли сохой землицу, питались чем бог пошлет, чаяли скорого конца света, ждали, что вот-вот приедет в треклятой своей телеге об одной оглобельке враг рода людского…

Догадка, прямо скажем, хиленькая. Одно дело — тайга, и совсем другое — Нижняя Волга. Попробуй здесь утаись на триста лет! Мигом выявят.

И потом с чего бы отшельнику-старообрядцу подбивать дорогого гостя на этакое бесчинство — в икону пальнуть из пистолета? Хотя… Не исключено, что образ-то еретический, никонианский, по греческим канонам малеванный…

Да и клад в эту картину не вписывался. А вписывался он, между прочим, совсем в иную картину, не помню, правда, в какую. Где-то я что-то когда-то подобное читал. Почему-то была мне знакома и пещерка, и замшелый приземистый бочонок, накрытый иконой, и лежащий поверх нее древний пистолет…

— Антихрист?.. — осторожно переспросил я, а сам все пытался восстановить читаное. Не восстанавливалось. В памяти по-прежнему зияло обширное слепое пятно. — Да нет вроде, не объявлялся…

— Ну, може, похожий кто…

— На Антихриста? — Я запнулся. Все известные мне политические деятели смотрелись мелковато и на столь серьезную роль явно не годились.

Однако стоило мне на них отвлечься, слепое пятно исчезло — и память как бы вывернулась наизнанку, предъявив разом и пещерку, и бочки с награбленным золотом, и лежащий поверх иконы пистолет. Изумление мое было столь велико, что даже робость перед древним хранителем клада отшибло напрочь. Я поймал себя на том, что гляжу на него во все глаза — и хихикаю самым неприличным образом.

— Дед! — выговорил я. — Слышь… Хорош под Стеньку Разина косить! Все равно ведь не поверю…

Он обернулся — и я умолк. Взор старика был жуток.

Глава 1. Настина голова

В шайке малолетнего Стеньку уважали — знали, что дурак, береглись. Ты ему слово, а он тебя — кистенем. В разбойники проситься пришел — решил его атаман попытать: способный ты к душегубству, али как? Иди, говорит, покажи себя, каков ты охотник на дикую птицу о двух ногах. Ради смеху, понятно: малец, пятнадцать годков, куда ему! Пошел. Вернулся с платом, а в плат голова девичья завернута, да такая личиком раскрасавица, что крякнул атаман:

— И как только у тебя у Ирода рука поднялась?

А вьюнош этот смотрит и вроде бы не ухватит никак, об чем толк.

— Так и поднялась, — отвечает. — Сабельку перекрестил, помолился: помоги-де, Боженька, булату моему…

— Денег-то хоть много взял?

Изумился Стенька, глянул с укоризной. Ты, дескать, чаво, атаман? Каки-таки деньги? Об деньгах и уговору не было.

Тут-то и смекнули разбойнички, кого к ним Волга примыла.

Встрял есаул (сам из татар):

— Перва встреча, — толкует, заступничает. — Перву встречу и без денег режут. Иначе счастью не бывать.

Насупился атаман. Один глаз прикрыт, другой мигает — и под глаз тот лучше не попадать, потому как атаман Ураков еще и чародейству был учен.

— Кем служить мыслишь? — спрашивает.

Стенька возьми да и брякни:

— Кошевым.

Усмехнулся Ураков:

— Ишь! Кошевым!.. Тебе тута чаво, Запорожска Сечь? Кашеваром будешь.

Посопел малец, согласился.

А каша у него завсегда пригорала. Хотел его есаул уму-разуму поучить, а тот его уполовником! Заступника-то своего.

* * *

Хворосту в костерок не подбросили ни разу, но он почему-то все не гас и не гас. Огромная сутулая тень трепетала на бугристой стене пещерки.

— Степан Тимофеевич, — жалобно сказал я. — Но ведь ничего этого не было…

— Чаво не было? — встрепенулся старик.

— Атамана Уракова не было… Головы отрезанной не было… Это ж народное сказание…

— Народу не веришь? — Седые брови шевельнулись угрожающе.

Народу… Тут себе-то поди поверь! Смириться с происходящим означало признаться в собственном сумасшествии.

«Больной! — вспомнилось вдруг. — Не занимайтесь самолечением!»