Майские ласточки

Лейтенант Чаплыгин рассказывал обстоятельно, как брали рейхстаг, какие части особенно там отличились. С уважением назвал фамилии героев Егорова и Кантария — двух солдат, укрепивших Красное знамя Победы на крыше поверженной фашистской цитадели.

Старший лейтенант Очередько жадно слушал рассказы о последних днях войны, где особенно проявились мужество и героизм советских людей. Пытался узнать о своем N-ском гвардейском истребительном полке и удивлялся, что его соседи но палате никогда не слышали о подполковнике Варчуке. — N-ский истребительный полк. Номер полевой почты — 26305.

— Не волнуйтесь, Иван Тихонович, — как только мог успокаивал хирург. — О вас сообщили. Полк разыскиваем! — Присаживался на кровать и внимательно ощупывал летчика сильными пальцами. — Знаю, воевали вы во 2-й Воздушной армии. Командующего вашего приходилось встречать. Сообщили в штаб фронта: жив и здоров старший лейтенант Очередько.

— Я-то жив и здоров! — раздраженно ответил Очередько. — Но я вел шестерку истребителей на Берлин. Что стало с моими летчиками? С моим ведомым Сергеем Ромашко? Мы жили с ним, как братья!

— В наш госпиталь летчики не поступали, — сказал хирург и пожевал губами, словно старался вспомнить фамилию летчика. — Будем разыскивать!

Часто глухой ночью Иван Очередько просыпался. Похрапывал гвардии сержант Кожевников, беспокойно ворочался и постанывал во сне лейтенант Чаплыгин. А командир эскадрильи вновь и вновь мыслями возвращался к своему последнему воздушному бою и, как будто просматривая длинную киноленту, снова его проигрывал, оценивал действия летчиков, каждую атаку, маневр. Называл летчиков по именам, все они были для него желанными и дорогими. С болью ощущал, что соскучился по ним. Жалел, что не пришлось участвовать в последних боях за Берлин, а ведь он так вынашивал мечту, о которой никто не знал: увидеть конец войны. Первый свой воздушный бой он провел на границе с Польшей, вылетая с аэродрома под Рава-Русской на прикрытие Львова. Летал он тогда на «Чайке». В последние годы войны о машине вспоминали редко и говорили только в прошедшем времени, а ведь в свое время ее считали лучшим истребителем. Но пришла новая техника, и его любовью стал Як-3.

О чем только не передумал долгими ночами старший лейтенант! Вспоминал родителей. Отца-солдата. Последнее письмо он получил от него из Сталинграда. Все чаще задумывался о своей судьбе, боялся приговора хирурга, который мог запретить летать.

— Я буду летать? — взволнованно спрашивал он у Василия Петровича.

— Летать? — Василий Петрович уходил от ответа, опускал глаза. — Есть много других прекрасных специальностей. Экономисты будут сейчас нужны, инженеры, строители.

— Я летчик.

— Война кончилась, не надо забывать!

И, не добившись прямого ответа у старого хирурга, Иван Очередько настойчиво атаковывал медицинскую сестру.

— Варя, ты мне сестра по крови. А брата нельзя обманывать. Скажи честно: я буду летать?

— Иван Тихонович, у вас перелом обеих ног. Три ранения, ожоги!

— Кончай бухгалтерию… Отвечай прямо. Я буду летать? Или надо прощаться с авиацией?

Старший лейтенант Иван Очередько не допускал мысли, что ему не придется больше залезать в тесную кабину истребителя, рассекать крыльями белые облака, срывать с них дождевые капли. Нет, что бы там ни говорил Василий Петрович о других нужных профессиях, это не для него. Его рабочее место в кабине самолета. Он должен держать штурвал истребителя, должен летать!

Однажды после ужина лейтенант Чаплыгин приподнялся и сказал громко, не скрывая раздражения:

— Василий Петрович хочет руку мне отрезать. Началась гангрена. А кому я нужен без руки? Я еще и жениться не успел.

— Он тебя попугал, — выразил сомнение сержант Кожевников. — Ты, Георгий, зря не паникуй. Петрович душевный человек. Сам видел, как он раз плакал. Умер его больной.

— Гангрена у меня… Вижу, ползет чернота. Придется в сторожа подаваться!

— Всем нам трудно придется, — задумчиво почесал щеку Иван Очередько. — Ноги мне собрали, вроде смогу ходить без костылей, а удастся ли летать, не знаю. Василий Петрович молчит. Варя в рот воды набрала. Мне, видно, тоже наниматься в сторожа или таскать невод в рыбацкой артели. У нас на Оке много рыбацких артелей.

— Дела, — задумчиво протянул лейтенант Чаплыгин. — Выходит у всех одно горе, одна забота. Как жить после войны?

Ударившись о стену, пушечным выстрелом хлопнула дверь, разбудив спящих в палате после обеда. Иван Очередько соскочил с кровати: подполковник Варчук стоял в дверном проеме. Из-за его спины выглядывала улыбающаяся Варя. Лицо ее радостно сияло, на глазах блестели слезы.

— Иван, живой, чертяка!

Подполковник Варчук торопливо шагнул к кровати. С плеч потертой кожанки сполз белый халат. Командир полка тискал летчика, целовал похудевшее лицо с заострившимися скулами.

— Товарищ подполковник, я думал присохну к койке и никого не дождусь из полка. Случайно меня не похоронили! Как полк? Как мои хлопцы? — задавал он вопрос за вопросом и, не дожидаясь ответа, жадно вдыхал свежий воздух с улицы, запах кожанки и авиационного бензина.