Майские ветры

— Как странно, — сказала Майя, — будто все плывет. Только очень медленно. Ты чувствуешь?

— Да, — ответил Юра.

Майя засмеялась:

— Ничего не надо. Совсем ничего. Люди должны умирать так. Когда ничего не надо.

— Не умирай, — сказал Юра. — Пожалуйста, не умирай. Если можешь, конечно!

— Как скажешь, мой хан и повелитель, — она попробовала принять его тон, но не смогла. — Только чтобы был ты. Всегда.

Действительно, плывет, подумал Юра, если закрыть глаза. Не зря именно так и пишут в романах. Неужели и вправду так бывает? Открою глаза и увижу ее. И все это не во сие.

— Где ты была раньше?

— Когда?

— Давно.

— Ходила в школу.

— А потом?

— Кончила школу и поступила в университет. На географический.

— Почему географический?

— Наверно, из-за Вальки.

— А потом?

— Не надо «потом», — сказала Майя. — Это неважно. Все неважно.

Юра замолчал. Удивительно — и у него так. Все неважно. До этого дня.

— О чем ты подумал?

— Да так. Не верится…

— И мне. Так не бывает, правда? Только у нас. — Майя замолчала. — Ты знаешь, — снова заговорила она, — когда нас познакомили и ты на меня посмотрел… Я решила — нет… Ты был какой-то неловкий. И очень обыкновенный. Даже двух слов не сказал. И сидел, сгорбившись. Только смотрел на меня.

— А ты веселилась вовсю.

— Мне было тоскливо. Сама не знаю почему. И потом, — Майя говорила медленно, по одному слову, словно самой себе. — И потом тоже… Когда я увидела тебя на автобусной остановке, как ты стоял и ждал меня — руки в карманы, лицо озабоченное… Я подумала: ну уж нет. Лучше не надо. И вдруг — такое…

— Вдруг? — переспросил Юра и не узнал своего голоса. — Но тогда на автобусной остановке… Ведь это было уже, когда мы… И в тот самый вечер…

Голос просто не слушался его. Что он лепечет? Ерунду какую-то. Как мальчишка. Ну, да — ерунду. Значит, все, что было до этого дня — ерунда? Не имело цены? Все в нем сжалось. Стало холодно. Ну, вот и все. Неужели все? Встать и уйти. Уйти? Но Юра даже не шевельнулся.

— Куда ты ушел? — вдруг сказала Майя. — Где ты? — повторила она с тревогой.

Не надо, подумал Юра, может, она просто не понимает. Да, но дело не в этом. Наверно, у нее не так, как у меня. Росло постепенно, а она говорила «нет», но не могла противиться и выискивала всякие «нет». Может — так. А может — и не так…

— Я сказала что-то не то, да? — Лицо у нее было растерянное, несчастное.

Юра молчал.

— Понимаешь, я говорю тебе, как себе… Как это объяснить… Потому что мы одно — понимаешь?

Вот как бывает. Совсем не так, как казалось минуту назад. И секунды, когда все тихо плывет и ничего не надо, уже не повторятся. Ничего, видно, на этом свете не повторяется. А теперь начиналось другое. Наверно, это и есть жизнь — настоящая, а не придуманная, где будет все: горечь, сомнения, ошибки. И она со всем этим будет с ним. Открытая и безжалостная в своей искренности. Та, что так много может понять. И без слов знать, что происходит у тебя в душе. А может быть и глухой, слушать только себя, то, что в ней. Мы еще хлебнем, подумал Юра. А она будет с ним. И он будет видеть ее, когда она просыпается и когда вечером приходит домой. И черт знает что будет думать, если она задержится.

— Ну, вот. Теперь ты пришел. Теперь ты здесь. Со мной, — сказала Майя, вглядываясь в его лицо. — Только больше не уходи. Никогда не уходи, ладно?

* * *

Майя долго, дольше обычного, плескалась в ванной и одевалась. Инстинктивно она все отдаляла ту минуту, когда выйдет на кухню и увидит мать.

Сегодня она должна все сказать. Сегодня — больше оттягивать нельзя. Боясь, что смалодушничает и на этот раз, Майя нарочно отрезала все пути к отступлению — пригласила Юру к обеду. Пусть ее судят. Пусть говорят, что хотят. Пусть. Она готова ко всему. Все порвать. Уйти из дома. Уехать. Все что угодно — лишь бы быть с Юрой. Да, уехать. Другого выхода нет — никто не простит ей предательства по отношению к Севе накануне свадьбы с ним. И мама не простит. И — Валька.

Эх, Сева, Сева, свет в окошке для мамы, Валькин горный друг, он, может быть, единственный, кто ее поймет. Они могли не разговаривать — он знал, о чем она думает. Он только и поймет, что иначе она не может.

— Я не знала раньше, что это такое, когда говорят — счастье. Только думала, что знала. А теперь знаю. Это нельзя объяснить.

— Конечно, легче объяснить, что такое несчастье, — скажет Сева и попробует улыбнуться и заговорить о другом.

— Мне было спокойно с тобой, легко, а теперь, когда думаю о Юре, страшно — вдруг все оборвется?

Она должна ему это сказать и еще другое — и он поймет.

…Юра рассказал, как прошлым летом он провел месяц в избушке на озере, и я представила себе, как мы с Юрой идем по берегу, и садится солнце, и нет ветра, и так тихо.

Я хочу с ним ходить по траве, вечером читать, когда он стучит на своей машинке, и что-то спросить у него, самый пустяк, и услышать ответ, и покупать для него рубашки, и стирать.