Майские ветры

— Там мой муж, Костя, пустите меня… — просила Полина. Она не помнила, что еще говорила, этому солдату, почти мальчику, с суровым, нахмуренным лицом. А он, стараясь не смотреть ей в глаза, твердил одно и то же:

— Не положено. Не имею права. Не положено.

Но все-таки взял телефонную трубку, что-то спросил, что-то сказал и вдруг повернулся к ней, широко улыбаясь:

— Жив ваш муж. Жив-здоров. Сейчас выйдет.

Полина не помнила, как подхватил ее Костя, понес на руках по аллее, посадил на скамейку, ту самую, где она ждала его, сел рядом с ней и принялся вытирать слезы, а она и не замечала их.

— Ну что ты, глупая… Видишь, вот я. Собственной персоной. Жив и невредим.

— Не отпущу тебя больше. Не отпущу, — глотая слезы, говорила Полина.

— Ну, конечно. На этом поставим точку. Будем ловить рыбу. Или разводить пчел. И пить медовуху. Я тебе покажу, как качают мед. Ты будешь качать мед и учить окрестных детей…

Понемногу успокаиваясь от звука его голоса, она спросила:

— А ты умеешь разводить пчел?

— Умею. У деда была маленькая пасека. Ты знаешь, когда качают мед, полагается всех угощать. Приходят косцы. Ребятишек — всех, сколько ни набежит. И каждому наливается по кружке пахнущего меда. А он жидкий, и теплый, как парное молоко. Пей — сколько хочешь!

— А я боялась пчел, — сказала Полина, — но теперь не буду.

— Теперь тебе нечего бояться, раз ты моя жена.

— Жена?

— Ты же сама сказала в проходной, что жена. Остается только пойти в загс. А то еще раздумаешь…

…Потом, когда они вышли из загса, Полина спросила:

— А где мы будем жить?

В самом деле, где? Костя жил в военном городке, в комнате вдвоем с товарищем, а Полина — в общежитии Педагогического института.

— Комнату мне дадут, — сказал Костя, — а пока… Поехали гулять! Устроим свадьбу без гостей…

В тот день Полина так и не узнала от Кости, что же случилось с самолетом. Позже он рассказал, что-то заклинило, и шасси не выпускалось. Он пытался их раскачать и выбросить динамическими ударами, но ничего не получалось. И бензин был на исходе. Оставалось либо выбрасываться с парашютом, либо садиться «на пузо». Решил садиться.

— А это опасно? — спросила Полина.

— Как сказать… Если чуть не рассчитаешь угол, скорость, ветер и прочее — от самолета останутся щепочки. Но в общем — посадить-то можно…

Это он рассказал позже. А в тот день после ресторана они поехали в парк и катались на лодке, и Полина видела лицо Кости, когда он греб, взмокшие волосы, капельки пота на лбу и прищуренные от солнца глаза, и она ни о чем не думала, только хотела, чтобы лодка шла еще долго, и так же скрипели уключины, и пригревало солнце, и в воде отражались облака, и только смотрела, как Костя греб, обдавая ее холодными брызгами, когда срывалось весло. Потом они купались, гуляли по саду, и пили воду, и ели мороженое. И Костя читал стихи — те, что у всех на слуху, и самые неожиданные. И это был долгий день…

Уже светало, когда они остановились перед подъездом общежития, где жила Полина.

Костя обнял ее, близко заглянул в глаза:

— Даже не верится. Ты — моя жена…

— Будь осторожен, там, в воздухе… Ладно? Обещаешь? — проговорила Полина.

— Обещаю, — засмеялся Костя. — Торжественно клянусь!

У Полины вдруг сжалось сердце — словно от предчувствия далекой беды. Она навсегда запомнила: зыбкий утренний свет начинающегося утра, тишину, четкий стук каблуков одинокого прохожего, смеющееся лицо Кости и его слова — торжественно клянусь! — как будто в эту минуту прочитала свою судьбу.

Мать уже давно ушла, но Майя не могла заснуть. Лежала с открытыми глазами, думала. Она словно ощутила шум и живые голоса того далекого времени. Они были другие. Гуляли до рассвета в свою первую ночь. Расставались и умели ждать. В них была какая-то особая сила.

И какая жизнь. Бессонные ночи, когда отец уезжал на испытания. Война. Годы войны. Тогда матери было двадцать пять — двадцать шесть. Всего на четыре года старше ее. А в ней есть ли эта сила?

Засыпая (или уже во сне?), Майя слышала какие-то приглушенные голоса, шаги. Поднялся ветер, ворвался и дом, двери захлопали и заскрипели. Над головой от удара молнии вспыхнул свет. Но это был мертвый огонь — он не горел, а светился холодным, белым светом.

Майе стало страшно. Она собрала все силы, чтобы проснуться, но не могла пошевелиться — таким холодом веяло от этого мертвого огня. Ей казалось, что она замерзает, дыхание останавливается. И вдруг — огонь погас. Она почувствовала тепло — и проснулась.

Было уже утро. Солнечный свет заливал комнату. За окном шумела улица. А в квартире стояла тишина.

* * *

Майя вышла из своей комнаты и остановилась — что-то неуловимо изменилось в квартире. Как будто все было на своих местах, как вчера, как всегда, и все-таки… Ну, конечно. На столе лежала Валькина трубка — и воздух был уже другим. Ночью он курил, ходил по комнате, разговаривал с матерью — значит, не во сне слышала шаги и голоса. У Майи заныло сердце — ну, вот оно, начинается. Только не отступать. Что бы там ни было — не отступать. И сказать все сразу. А потом они с Юрой уедут. Делайте, что хотите, а они — уедут.