Маисовый колос

— Да, сеньора, донна Гермоза, действительно самая добрая госпожа, какую мне только случалось видеть до сих пор, — простодушно сказал кучер.

Занятая своими соображениями, старуха не слыхала этих слов. После некоторого молчания она продолжала:

— Скажи мне, товарищ, не помнишь ты, в котором часу донна Гермоза уволила вас?

— В семь или восемь утра.

— Она всегда встает так рано?

— Нет, сеньора, обыкновенно она встает позднее.

— Позднее?

— Да, сеньора.

— А не заметил ты чего-нибудь необыкновенного в тот день у нее в доме?

— Нет, сеньора, ничего не заметил.

— Не видал кого-нибудь у нее ночью?

— Не видал.

— Каких слуг она оставила при себе?

— Хосе.

— Кто это?

— Старый солдат, который служил под начальством ее отца и нянчил ее.

— Ага! А еще кого она оставила у себя?

— Двух старых негров и служанку, Лизу, совсем еще молоденькую.

— Хорошо. До сих пор ты говорил мне правду. Теперь я спрошу тебя о деле, которое очень важно для Хуана Мануэля и для федерации. Слышишь?

— Я всегда говорю правду, сеньора, — ответил допрашиваемый, невольно ежась под влиянием острого взгляда старухи.

— Увидим... Кто из мужчин бывал у донны Гермозы во время твоей пятимесячной службы в ее доме?

— Никто, сеньора.

— Как так никто?

— Так, сеньора. Пока я у нее служил, у нас никаких мужчин не бывало.

— Может быть, по вечерам, когда ты уходил из дому?

— Я вечером всегда бывал дома, сеньора, потому что часто приходилось возить донну Гермозу в Боку. Там она выходила гулять по берегу, в особенности, когда светила луна.

— Так она любит прогуливаться по вечерам?

— Так точно.

— Одна?

— Нет, с горничной Лизой, которую она очень любит.

— Любит?

— Так точно, сеньора, как родную любит.

— Может быть, она ей и в самом деле родня?

— Нет, чужая, но донна Гермоза привезла ее с собой из Тукумана.

— А я слышала со стороны, будто это ее дочь?

— Господи Иисусе, как же это может быть! Донна Гермоза сама совсем еще молоденькая, а той девочке уже тринадцатый год.

— Молоденькая? Сколько же ей лет?

— Двадцать два или двадцать три года.

— Да, если выключить то время, которое она провела на руках у кормилицы, да то, которое проползала па четвереньках, она сама окажется девчонкой! Так она гуляла при тебе только со своей Лизой?

— Только с ней, сеньора.

— Странно! И ни с кем не встречалась во время своих прогулок при луне?

— Ни с кем, сеньора.

— Удивительная вещь! Что же она делала? Не четки же свои она там перебирала?

— Не могу знать, — с оттенком некоторой досады ответил кучер.

Он был искренне предан донне Гермозе и начал подозревать, что Мария Жозефа выспрашивает его не с доброй целью, поэтому решил быть осторожнее.

Старуха помолчала. Очевидно, она была сильно разочарована и раздосадована.

— Что же, эта вдовушка и днем не принимала никого? — продолжала она.

— Изредка к ней приезжали дамы.

— Дамы! Я спрашиваю о мужчинах, а не о дамах. Дамы — статья неинтересная для молодой вдовушки.

— Иногда бывал дон Мигель, ее двоюродный брат.

— Часто?

— Раза два в неделю, не больше.

— Бывал ты у нее, с тех пор, как она тебя уволила?

— Был три раза, сеньора.

— Кого же ты видел у нее?

— Никого не видал.

— Никого?

— Точно так, сеньора, ровнехонько никого.

— Не было ли у нее в доме больного?

— Нет, прислуга ее вся была здорова, а больше у нее никто в доме не живет.

— Хорошо. Хуан Мануэль желал иметь некоторые сведения об этой даме. Я повторю ему все, что ты сказал, и если окажется, что ты не соврал, то тебе будет награда, если же, Боже избави, ты наврал или скрыл что-нибудь, то тогда и тебе не сдобровать, и твоей донне Гермозе достанется. Ты знаешь, как мой зять наказывает дурных слуг федерации?

— Я, сеньора, добрый федерал и всегда готов служить верой и правдой федерации.

— Хорошо, хорошо. Можешь идти.

Как только кучер вышел, донна Мария Жозефа позвала мулатку, стоявшую у дверей, и спросила:

— Девушка, которая приходила вчера из Барракаса, здесь?

— Здесь, сеньора, — ответила мулатка.

— Пусть она войдет.

Через минуту в спальню явилась негритянка лет двадцати, оборванная и грязная.

Старуха пытливо заглянула ей в лицо и потом сердито крикнула:

— Ты мне соврала: в доме сеньоры, на которую ты вчера донесла, не живет никакого мужчины и не было никакого больного.

— Клянусь вашей милости, что я сказала правду, — визгливым голосом заговорила негритянка. — Я служу в мелочной лавочке, напротив дома этой унитарийки, и каждое утро вижу у нее в саду мужчину, который никогда не носит федерального значка. Днем донна Гермоза гуляет с ним там под руку, а вечером они вдвоем пьют кофе под большой ивой, посредине сада.

— Откуда ты это видишь?

— Из кухни лавочки. Окно выходит прямо в сад унитарийки, и я часто подглядываю за пей из-за деревянной шторы, так что меня не видно. Я очень зла на этих унитариев, потому и подсматриваю за ними, как только у меня есть свободное время.

— Почему же ты зла на них?

— Да потому, что они унитарии, я их терпеть не могу.

— А откуда ты взяла, что это унитарии?