Макамы

Того лишь люблю, кто любовь мне дарит —
Ведь меру в любви соблюдать надлежит!
Ты любишь — в ответ мое сердце горит,
Остынешь — погаснет оно и молчит.
Измена друзей не меня разорит:
В убытке — кто другу ущерб причинит.
Кто плод моей дружбы сорвать норовит,
Пусть семя любви в моем сердце взрастит.
В общенье с друзьями обман мне претит —
Ведь он лишь разлад меж друзьями плодит.
Смешон мне, кто чести своей не хранит, —
Навеки презреньем моим он облит.
Пусть друг лицемерный по глупости мнит,
Что я не замечу коварных обид:
Ему невдомек, что ударом в мой щит
Себе же он голову сам размозжит!
А тот, кто со мной как с глупцом говорит,
Пусть будет могильной землею покрыт.
Неискренний другом себя обрядит —
Беги от него; он тебе навредит!
Пусть золото друга тебя не манит —
Расчет меж друзьями раздоры родит!

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Я чутко внимал беседе двоих, и мне захотелось увидеть их. Когда утро — солнца дитя — народилось и небо светлой лазурью покрылось, все стали грузить на верблюдов вьюки, меня ж занимали отнюдь не тюки: решил я первым, до птиц еще, встать — ночных собеседников отыскать. Лица спутников начал я изучать и голоса их примечать. И вот предо мною не спавшие ночью. Ба! Я Абу Зейда вижу воочию! Но приятель наш на сей раз не один — с ним рядом такой же оборванный сын. Восхищенный их доброй, разумной беседой, полный жалости к их невзгодам и бедам, я друзьям про достоинства их поведал и позвал их дальше со мною идти, а значит, насущный хлеб обрести. И ветви щедрости начал для них трясти. Мои спутники их как друзей привечали, от подарков карманы старца трещали, зазвенели дирхемы[34] в суме хитреца — исчезло унынье с его лица.

А с нашей стоянки видели мы гостеприимной деревни дымы. И вдруг ко мне Абу Зейд подходит и такую вот речь заводит:

— Тело мое загрязнилось в долгом пути — не позволишь ли мне в ту деревню пойти? Горячая баня нужна мне сейчас. Я смою грязь и вернусь тотчас.

Я сказал:

— Если хочешь, так торопись. И, не задерживаясь, возвратись.

Он ответил:

— Вернусь я, о брат, быстрей, чем к тебе возвратится твой взгляд. — И побежал, как породистый конь на кругу скаковом, бросив сыну: — Не медли! Ну-ка бегом!

Мы решили, что он теперь с нами навек, но этот обманщик задумал побег. Весь караван ждал его возвращенья, как ждут в рамадан торжества розговенья[35]. Но вот стали рушиться дня утесы, и тревожными стали наши вопросы. Уже солнце разорвано зубцами гор, а мы все с деревни не сводим взор. Сказал я:

— Не будем сидеть без дела: нет ожидания без предела! Готовьтесь в путь. Теперь уже ясно, что возвратиться он клялся напрасно. Не верь тому, кто на вид благодушен, испытай его: так ли он добродушен?..

Я встал, чтоб верблюда в путь оседлать и вьюки тяжелые подвязать. Вот тут-то я стихи увидал! Их Абу Зейд на седле написал:

О тот, кто помог мне в нелегком пути,
Достойней тебя средь людей не найти!
Уход мой поспешный, о щедрый, прости —
Бегу не затем, чтоб следы замести.
В бесстыдстве меня упрекать погоди —
Сказал ведь Аллах нам: «Вкусив, уходи!»[36]

.

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Я вслух прочел, что Абу Зейд написал, — пусть простит его тот, кто порицал. Подивились все остроумью его, но сказали: «Избавь нас, Аллах, от него!..»

И пустились мы в путь — искать удачи…

Кого-то теперь Абу Зейд дурачит?

Перевод В. Борисова

Куфийская макама (пятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Как-то вечером в Куфе[37] у нас собралась компания — те, что вскормлены с детства молоком красноречья и знания. Растянулся над нами плащ темноты на подкладке из лунного света, и звезды висели на нем, как серебряные амулеты. Но ярче сверкали звезды речей, что в нашей беседе спешили зажечься, — речи такие в памяти надо беречь, от них не нужно беречься; это речи, к которым люди склоняются, а не те, от которых они уклоняются.