Макамы

О презренный, влюбленный в земные блага!
Пусть сегодня минута услады долга
И чело твое метит величья тамга!
Знай, безжалостны рока клыки и рога!
Жизнь обманет, разденет тебя донага —
Так жестока со всеми она и строга.
От беды отделяет всего полшага!
Если доля блаженства тебе дорога,
На дорогу порока не ступит нога.
Помни, ты не владыка, ты только слуга!

Вали от возмущения даже привстал. Обратившись к мальчику, он сказал:

— Стыд тебе и позор, питомец неблагодарный и гнусный вор!

Ответил мальчик:

— Пусть я буду от поэзии отлучен и с врагами ее соединен, если я стихи его знал, когда свои сочинял! Просто наши мысли поил один водопой: шли они как в караване верблюдицы — одна наступала на след другой.

Говорит рассказчик:

— Казалось, что вали поверил в правдивость его утверждения и словно раскаялся в поспешности своего суждения. Он долго раздумывал, как правду ему раскрыть и подделку от мастерства отличить, и не увидел другого пути, как устроить им состязание, связав их узлом соревнования, и сказал им:

— Если хотите показать, кто из вас прав, меня третейским судьей избрав, выходите на состязанье иджазы[167] — сочините стихи вдвоем, попеременно, стих за стихом, свое уменье вы покажите открыто — лишь ваше искусство будет для вас защитой! Оба воскликнули в один голос:

— Мы согласны на испытание! Что сочинять? Мы ждем твоего приказания!

Вали сказал:

— Из красот поэтических я больше всего люблю таджнис[168], он им всем глава и раис[169]. Двадцать строк стихотворных вы расшейте его цветами и драгоценными усыпьте камнями — так вы покажете свое искусство, а в стихах вы опишете мои чувства к владычице красоты, властительнице мечты, стройной станом, притворством терзающей и обманом, нарушающей обещания, затягивающей ожидание, и покажете, как горька судьба ее бессловесного раба.

Говорит рассказчик:

— Сначала вышел старик вперед, а за ним уж и мальчик в свой черед, и так они говорили попеременно за строкою строку, а вали слушал внимательно и был начеку:

Ты сладостной лаской своею мне сердце пленила,
Как ласка потом, изловчившись, меня укусила.
Меня очернила напрасно — и я умираю,
Томлюсь в одиночестве горьком, а ночь как чернила.
Готов я пасти кобылиц твоей лжи и обиды,
Я пасти греха не боюсь, коль тебе это мило.
Боюсь твоего отчужденья, оно меня душит,
Разлука с тобой — для души и для тела могила.
Притворной измены стрела прямо в сердце мне целит,
Не хочешь того исцелить, кого страсть погубила.
В крови моей бродит она, не давая покоя,
Без крова бродить заставляет неистовой силой.
О мести подумать мой ум не решается робкий —
Такое высокое место ты в нем захватила!
Меня заманила ты в замок своих обещаний,
Но двери любви на замок беспощадно закрыла.
И губы, в гибкий твой стан — для влюбленных погибель,
Губительный трепет и зной разливают по жилам.
Хотел бы я узы любви разорвать — да не смею,
О, если б ты душу, что рвется к тебе, пощадила!

Так, строку за строкой, чередуясь, они стихи говорили и блеском мысли вали пленили. Сказал он:

— Аллах свидетель, вы две яркие звезды на небосклоне иль два алмаза в одной короне! Поистине расходует этот юнец лишь то, чем снабдил его Аллах, ему дано такое богатство, что он не нуждается в чужих благах. Раскайся, о шейх, в своем обвинении и скорей воротись к его прославлению!

Сказал старик:

— Не вернется к нему моя любовь, моего доверия не обрести ему вновь. Его непочтительность я испытал и черную неблагодарность узнал.

Возразил ему мальчик тогда:

— В гневе нет благородства, низкое дело — вражда. Разве Аллах считает возможным возводить на невинного обвинения ложные? Даже если б я дурно поступил или грех большой совершил — разве не помнишь, как ты читал мне в стихах поучения в дни твоего расположения?