Читаем Макароны по-флотски полностью

Танк проезжает; командир танка оглядывается и смотрит назад (не расплющили там подопытного?), а подопытный через больший или меньший промежуток времени исступлённо швыряет гранату, коя глухо стукается о танковую корму или падает сверху на броню моторного отсека. Или возле танка – ибо у нас всегда есть будущие офицеры флота с кривым глазомером и руками из жопы. Вне зависимости от результатов броска зачёт считается сданным, потому что главное – чтобы танк по тебе проехал, а ты обкакался не более чем на сто пятьдесят (если мерить в граммах). И вот так по одному, по одному, а нас там было почти триста человек. Жара, пыль... А мы, кстати, тогда ещё белую робу носили.

Стоп. Я сказал – «человек»? Прошу прощения. Не человек, конечно. Курсантов.

Короче, ездит этот танк туда-сюда по этому конвейеру, и смотреть на всё это интересно ну максимум на первых двадцать, потом надоедает. Народ лежит в сторонке на земле и задумчиво курит, наслаждаясь тем примечательным фактом, что вот ведь какой момент удивительный, аж до невозможного расчудесный, что почему-то не заставляют ни ползать, ни бегать.

И тут занимает окопчик очередной курсант... ай, не скажу фамилию. Какая разница? Пусть это будет просто курсант по прозвищу, ну, допустим, Пряник. Вкогтился в гранату и вперился взглядом в громыхающий танк, который вот уже в семидесятый раз тронулся и поехал одним и тем же маршрутом длиной в сто метров.

А когда на тебя едет танк, и ты нормальный мужик, то в тебе просыпаются сразу и Паршин, и Цыбулько, и Красносельский с Одинцовым. И все панфиловцы числом двадцать восемь. Потому что ну просто до боли в челюстях хочется швырнуть эту гранату в рычащую и попёрдывающую выхлопом здоровенную железяку, пока она на тебя не наехала и не раздавила. Однако правилами зачёта это не предусмотрено – железяка не давила, а просто ехала.

Жара; командир танка в свои ларингофоны сказал мехводу, что вот, мол, всё нормально, что вполне безопасно проехали по очередному гранатометателю, и устало стянул с головы осточертевший шлемофон. Ну, всего-то буквально на полминутки – вспотевшую башку ладонью вытереть. Вот тут-то ему в самый кумпол пряниковская граната и прилетела.

Тук!

И он безвольным мешком свалился внутрь башни, напоследок успев матюкнуться так, что перекрыл рокот боевой машины, и что слышно было, наверно, аж на Мекензиевых горах. Его замотали бинтами и заменили на другого, который не только не снимал шлемофон, но ещё и застегнул его по всем правилам.

Потом здоровенный рыжий капитан, подводя итоги зачёта, особо отметил действия курсанта ... м-м... Пряника, подчеркнув исключительную точность и мощь его броска. Посмеиваясь при этом.

А потом нас опять повели куда-то бегать, ползать и стрелять до самого ужина. Две недели практики в морпехе для будущего морского офицера-ракетчика – это не хухры-мухры. Жуть египетская. Уважаю морпехов. Даже побаиваюсь слегка.

<p><strong>ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ! </strong></p>

Шлюпочного похода после первого курса не было. А жаль. Было бы здорово прогрести вдоль красивых крымских берегов, да ещё и под парусом. Что-то там где-то в планах учебных переклинило, и не пошли мы вдоль Чёрного моря шлюпарять.

Зато практика на крейсере была ого-го. Традиционный «Мандариновый поход». Да с тремя пожарами. Планировали, кроме Новороссийска, Поти и Батуми, на обратном пути зайти ещё и в Одессу, но командир корабля капитан первого ранга Миленко (который лично тушил третий пожар в посту РЛС «Кливер»), плюнул и велел повернуть в Севастополь, пока совсем не сгорели.

На «Дзержинском» я написал свою первую нормальную песенку «Старый крейсер». Писал, в общем-то, просто так; матросы переписывали её себе в дембельские альбомы, я потом про неё вообще позабыл, и лишь в мае 2010 года неожиданно узнал, что она попала в шеститомник «Крым в поэзии», и что составители сборника автора песенки по Интернету с фонарями разыскивают… Но не будем забегать вперёд.

После крейсера был морпех; за две недели нас практически отучили передвигаться шагом – там у них всё либо ползком, либо бегом. Там я впервые узнал, что такое горящий напалм и увидел, как воздействует на человеческую голову пуля калибра 5,45 мм. Морская пехота – это, как сейчас принято выражаться, «жесть».

Каждую неделю у нас кого-то отчисляют. Из нашей роты, из других рот и с других факультетов. Отчисляемого всегда выводят перед строем; он уже пришил матросские погоны и сейчас отправится на действующий флот. Замначфак по политической части (кличка Бульдог) долго перечисляет о нём всё плохое, что только может припомнить и придумать. Все угрюмо молчат. Грустное зрелище.

Чаще всего отчисляют за пьянки, за самоходы, за «переодевание в гражданское платье» и прочие залёты по дисциплине. Реже – по неуспеваемости. Что ни говори, в военном училище трудно «не успевать». Вся система заточена на то, чтобы ты успевал. Притом так, чтобы тебе минимум восемь часов сна оставалось. Сон – это святое. Нахождение после отбоя не в горизонтальном положении очень не приветствуется.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Армия жизни
Армия жизни

«Армия жизни» — сборник текстов журналиста и общественного деятеля Юрия Щекочихина. Основные темы книги — проблемы подростков в восьмидесятые годы, непонимание между старшим и младшим поколениями, переломные события последнего десятилетия Советского Союза и их влияние на молодежь. 20 лет назад эти тексты были разбором текущих проблем, однако сегодня мы читаем их как памятник эпохи, показывающий истоки социальной драмы, которая приняла катастрофический размах в девяностые и результаты которой мы наблюдаем по сей день.Кроме статей в книгу вошли три пьесы, написанные автором в 80-е годы и также посвященные проблемам молодежи — «Между небом и землей», «Продам старинную мебель», «Ловушка 46 рост 2». Первые две пьесы малоизвестны, почти не ставились на сценах и никогда не издавались. «Ловушка…» же долго с успехом шла в РАМТе, а в 1988 году по пьесе был снят ставший впоследствии культовым фильм «Меня зовут Арлекино».

Юрий Петрович Щекочихин

Современная русская и зарубежная проза