Макароны по-флотски

– Да чего там!.. Камбуз... справится. Виктор Георгич, медведи в цирке на лисапедах ездят, а тут... – начальник штаба осёкся. – Словом, думаю, справится. Поможем. Научим.

– Ну давай, давай, Арефьич, – подытожил командир. – Ты его откопал, ты с ним и ковыряйся. И дальше камбуза чтоб ни ногой.

– Есть, товарищ командир.

Так в нашу жизнь на два года вошёл прапорщик Флота Российского Пионтковский Александр Васильевич. Неважно, изменены фамилии или не изменены. Допустим, что нет. Дело не в фамилии. Человек красит фамилию, а не наоборот, хотя фамилия очень даже знаменитая. Был такой герой, лётчик-испытатель, первый в СССР.

Прапорщик Пионтковский А. В. оказался похожим на маленький ссохшийся стручок гороха. Лет ему тогда было сорок или чуть больше. Одетый на вещевом складе во всё с иголочки, он сильно напоминал Буратино, на которого, словно на вешалку, повесили китель колоколом, брюки обратным колоколом, а сверху натянули седлом фуражку – самую уставную из тех, что были. Добавьте руки по швам, каплевидную (сверху шире) голову, огромный нос и печальные глаза Св. Луки. Кротость взгляда он старательно демонстрировал начальнику штаба при ежедневных раздолбонах. (Раздолбон у нас назывался КПД – контрольный пистон дневной. Александр Васильевич получал ещё КПУ и КПВ – утренний и вечерний. А ещё, бывало, и добавочный – КПД-2, в полдник). Через месяц НШ начал произносить фамилию начальника камбуза не иначе как Пеньковский.

Единственным плюсом в нём было поразительное добродушие, и он ведь не притворялся дурачком, чтобы жить, как в сказке, а самым нормальным дурачком и был. В разговорной речи, служебной и неслужебной, он старательно окал. В наши ряды, утомлённые вечной служебной рутиной, он внёс свою особую, живую и неиссякаемую струю. И вносил её исправно два года до тех пор, пока НШ не сдался окончательно и не сплавил его куда-то, разрекламировав, как только смог, и выставив энное количество шыла. После чего вздохнул облегчённо и принялся искать на осиротевший камбуз нового мичмана, и желательно с университетским образованием. Но это было потом. А тогда...

Прапорщик Пионтковский, как неожиданно выяснилось, оказался спортсменом-разрядником по военной гимнастике. Через неделю после вступления в должность (что было подтверждено рапортом с неимоверной орфографией и полным отсутствием пунктуации) в части состоялась традиционная летняя спартакиада. И тут в личном зачёте звездой выступил новый начкамбуз. В подъёмах переворотом ему равных не было. Наш самый лучший гимнаст старлей Валерка Потапов накрутил сорок девять и на пятидесятом сдулся. Тогда к турнику подошёл Александр Васильевич, прямо как был, в форме, только ботиночки снял. Его вежливо подсадили, ибо сам он допрыгнуть не мог по причине короткого организма, и тут он как начал мотать – только носки синие засверкали. Уже и соревнования закончились, уже и грамоту ему присудили, и сказали «Слазь!», матросы в курилку пошли, а мы – по домам, а он всё крутится и крутится, как вентилятор. Мы быстренько спрыснули спартакиаду офицерским составом (по пять капелек); иду я мимо спортгородка, смотрю – а он всё мотает свои подъёмы переворотом: «Четыресто девиносто восем, четыресто девиносто девьять...» И – ни души кругом. Я просто обалдел, я такого никогда не видел – ни до, ни после. Жалко мне стало дядьку, я ему и говорю:

– Василич, там начальник штаба на камбузе вас ищет чего-то...

Он мне сверху радостно:

– Пиццот!

И спрыгнул. Прямо в свои ботиночки. Зашнуровался, разогнулся, отдал мне зачем-то честь, улыбнулся приветливо, потом покачал головою – «Уй-юй-юй!» – и убежал на камбуз вприпрыжку, и китель его развевался, как плащ у Арамиса.

Поручить ему нельзя было ну решительно ничего. Он был живой иллюстрацией к расхожей поговорке, что на флоте всё делают через задницу. Нет, лентяем не был... сейчас мне думается, что почти полное у него отсутствие образования имеет под собой какую-то важную и трагическую причину. Я поражался его глупости, но мне почему-то всегда было страшно над этим смеяться. Хотя номера он порою откалывал – упасть и не встать.

Как-то раз весенним воскресеньем, когда на Бечевинку приходит долгожданное солнечное тепло, и матросы дружной компанией идут фотографироваться перед ДМБ на фоне роскошных камчатских сопок, торчал наш Александр Васильевич из окна второго этажа своего многострадального камбуза, выкрашенного в традиционно-родной военно-казённый тёмно-зелёный цвет. И видит: по дорожке задумчиво дефилирует комбриг, подводный контр-адмирал в белом кашне и огромной фуражке. Александр Васильевич возьми и ляпни радостно во весь голос:

– Здравия желаем, товарищ одмирал!

И честь ему отдаёт. Прямо вот так, из окошка торча.

А на пути комбрига – люк канализационный, который к нашему камбузу приписан, и из этого люка, из-под чугунной крышки, значит, течёт и вовсю струится мутно-серая жижа, растекаясь огромной вонючей лужей по весеннему бетону и дальше – в сторону бербазовского свинодрома, а оттуда прямо в сверкающую девственной чистотой бухту, в прыгающие по ней солнечные зайчики.