Макаров. 2-е изд.1988

В частности, в 1902 году Макаров представил тогдашнему управляющему Морским министерством Тыртову специальный доклад о необходимости привлечь Попова для работы на флоте. Он с горечью писал, что изобретатель «на занятия с беспроволочным телеграфом может уделять лишь свои вечера и не имеет необходимой для занятий лаборатории». К сожалению, морское ведомство оказывало помощь Попову очень скупо. Это опять-таки долгая и печальная история, но, как бы то ни было, Россия остается родиной радио, а Макаров — одним из первых людей, практически использовавших радиосвязь.

В XIX веке на всех флотах мира царила чрезвычайно жестокая дисциплина. Взыскания, которым мог подвергнуться матрос даже в мирное время, были очень суровы. При этом забота о быте, питании и режиме матросов почти отсутствовала. На русском флоте это положение усугублялось крепостническими замашками многих офицеров. В ряду других морских начальников той эпохи Макаров представлял собой в этом смысле редкое исключение. Не следует, конечно, изображать его этаким толстовцем. Известны случаи, когда сам он применял суровые положения тогдашнего дисциплинарного устава (стояние «под ружьем» с полной выкладкой, многократный подъем на мачты и т. п. — все это были весьма серьезные «упражнения»!). Что тут говорить — Макаров оставался человеком своего времени, и не надо закрывать на это глаза.

Однако здесь следует настоятельно подчеркнуть, что он относился резко враждебно к тем офицерам-крепостникам, которые почитали корабль своим имением, а матросов — дворовыми людьми, которые унижали человеческое достоинство «низших чинов», занимались рукоприкладством (любители такого рода не переводились на русском флоте вплоть до 1917 года). На кораблях и эскадрах, которыми командовал Макаров, царила строгая дисциплина, но крепостнических «вольностей дворянства» подчиненные ему офицеры не смели допускать.

Сын матроса, уроженец города-кораблестроителя, он всегда оставался неотделимой частицей своего народа и сам это глубоко чувствовал. А когда чувства органичны и естественны, то ни к чему показная «народность», которая у лиц, облеченных ответственностью, порой выражается в панибратстве, то есть, по сути, в том же барстве, только еще более лицемерном и поэтому вдвойне оскорбительном.

Макаров никогда не говорил вслух о своей любви к народу (в его эпистолярном и деловом наследстве не найти ни одного выражения подобного образца): всякой патетики и позы он не терпел.

Конечно, Макаров-адмирал, Макаров-флигель-адъютант в силу своего социального положения был не только человеком той среды, из которой он вышел, но и той, в которую он попал волею судьбы. Разумеется, между ним, «его превосходительством», и подчиненными ему матросами возникали совсем не те отношения, как у Степы Макарова со своими сверстниками у Бугского лимана. Да, конечно, это так. Однако Макаров не только не скрывал свое «низкое» происхождение и не стеснялся его, а, напротив, всячески подчеркивал, никогда и ни при каких обстоятельствах не почитал себя «барином», а матросов — существами второго сорта, «митюхами», как выражались порой офицеры в кают-компаниях.

Макаров был человек военный. Он стал офицером, командиром, флотоводцем, то есть тем, кто обязан вести людей в бой, на смерть. Вот почему его любовь к матросу проявлялась прежде всего в том, чтобы как можно меньше их пошло на смерть в грядущем бою. Вот почему он был строг. Вот почему требователен до суровости. Как же иначе? В одном из боевых приказов адмирала есть такой предусмотрительный параграф: «Раненых следует относить на перевязочные пункты, а следы крови и проч. на палубе удалить и посыпать песком, чтобы не было скользко; для сего иметь в батареях наготове ведра с песком». Да, невеселый текст, ничего не скажешь. Но ведь и война не карнавал. На войне, увы, всегда была и есть «кровь и проч.». Так что же лучше — ронять чернильные слезы пацифизма или загодя позаботиться о ящиках с песком? Для Макарова такой вопрос даже не ставился…

Война. Она требует от человека предельного нравственного напряжения. И командир должен быть решителен и строг — для пользы своих же солдат. На палубе корабля есть шлюпки — на тот печальный случай, если корабль перестанет быть кораблем, а станет тонущим предметом. Учения с посадкой на шлюпки проводились на флотах, и правильно, они должны проводиться. Вот как формулировал Макаров свое отношение к этой деликатной проблеме: «Лучше приучать людей к мысли, что им не будет спасения, если они не сумеют спасти свой корабль, чем приучать их к оставлению своего судна, когда оно еще вполне боеспособно». Вот так. Жизнь военного моряка есть жизнь его корабля. А как же иначе? «Иначе» для Макарова не существовало.