Макарыч

— Хорохоришься, шельмовка, тепло чуишь, засмеялся лесник.

Но вот зверек насторожился. Легкой стрелой метнулся на соседнюю пихту. Там ее дружок поджидал, высвистывал.

«Любитись, бисиняты, покуда леты невеликии. Любовь в вас, што и жисть куцая. Любитесь вволю. Радостев немного вам отпущено. Не упущайте их. Пусть хочь вам в старости память утехой будит», — подумал лесник.

Вспомнилось ему давнишнее. В сопках, куда он пошел за кореньями, заметил, как все ящерицы, жуки, черви и даже зеленые змеи-медянки изо всех щелей и нор повылезли. Лежали тихо, не шевелясь. И было их так много, что Макарыч диву давался. Что их всех наружу вынесло? А через несколько часов понял. Началось землетрясение. Видно, заранее почуяв его, все живое, что в земле водилось, жизнь свою спасая, на свет выползло. Переждало. А когда утихло, снова все исчезло, попряталось. Словно их и не было.

«Все жисть любят. Не кажен могет по разуму провесть. Но и непутной дорожат. Доведись лихо неохотно помирают. Не желаючи. Уж на што черви безглазаи, душа с требухой в единой кишке упрятана, сказывают, ровно серца в их нет. И ума ни на понюшку, а тож помирать не хотят. От ворогов в землю-матку прячутца. Штоб не сыскал их там нихто».

Тихо лопотала березка своей соседке рябине. Видно, о нарядах толковала. А может, свои девичьи дела обсуждали! Голова к голове склонили: не хотят, чтоб другие их секреты знали и по всему свету разнесли.

А вот пню уже давно умирать пора. А он, гниляк, весь в зеленой повители, — что жених вырядился! Кудерки завил, брусничными кустами лысину прикрыл. Будто старости своей усовестился. Завесился мохом и глядится в нем мужиком.

— Дурак! Ить по осени от твоих тряпок и завязок ничё не останетца. Нетто пристало те, ежели но совести, личину свою, ровно бабе всякой, пакостью скрывать? — рассердился Макарыч. — Пихни тибе и званье в прах, а туды жа…

Из-за деревьев, это лесник приметил давно, за ним наблюдали два сгорающих от любопытства глаза. Острая мордочка застыла в ожидании. Нос едва втягивал воздух. Но енот не шевелился. Ему давно надо в нору попасть. Но как быть, если она почти у ног Макарыча? Зверек знал — лесник не тронет его. Да и к чему он человеку? Шерсть клочьями висит. Не то что зимой — все лисы завидовали. Нынче в такой одежке лишь зверье пугать. На весенние свадьбы в такой не покажешься. А свадьбы скоро. Надо успеть к ним сменить кафтан. Для того натаскал в нору всяких веток. Подолгу о них терся. До боли в боках, спине. А тут надо же! Непредвиденная помеха. Зверек боялся другого: не заняли бы нору в его отсутствие. Ведь сколько старался! Вход травой и ветками закидывал, чтоб неприметным был. А теперь жди, переживай. И чего здесь человеку понадобилось? Сидит, да так долго…

Макарыч, заслышав сердитое сопение енота, встал. Отошел подальше.

— Беги, каналья! Ишь, терпежу в ем не стало. Фардыбачит. Недовольствуит.

Зверек мигом в нору юркнул. Оттуда послышался писк, ругань выселяемого бурундука. Вскоре рыжий вылетел оттуда, волоча за собой прокушенную лапу. Из норы на него щелкала острая морда енота. Но, отбежав, бурундук сел на задние лапы и, повернувшись спиной к еноту, сделал непристойное. Зная, что за это может быть, тут же на березку вскарабкался. Поджав под себя больную ногу, выжидал, когда енот перестанет его караулить и убежит в нору. Но и с дерева бурундук корчил нахальную рожу, освистывал енота, поворачивался к нему спиной.

— Холера те в ухи! Сам с ноготь, а хам. Откудова в эдакой крохе столько гадостев? — удивлялся Макарыч. И вдруг Вовку Журавлева вспомнил: — От идол. Ровно родня ен с им. Оба малый и хамный, — сплюнул лесник.

Макарыч встал тихо и пошел к реке. Немного не дойдя, остановился. Да, он не ошибся. Рослая стройная важенка плыла на противоположный берег. Голова гордо вскинута. Она легко одолевала сильное течение реки.

«На што ее туды понесло? Ить на ведмедя могет угодить. Аль одинокая. Иде мужик-то ее? Мо- жа, к ему плыветь? Ай на кормежку? Ноне в тех местах ягоды вдоволь пооставалось с-под снегу. Харчись, сколь хошь».

И тут он увидел, как на том берегу метался, хоркал, кричат совсем маленький олененок. Мать звал. Есть захотел. И хочется ему поплыть навстречу к ней, а боязно. Не обучен. Воды боится. Ноги слабые. Дрожат. Он нюхал воду. Нетерпеливо перебирал копытцами.

«Ишь, знать, первенец. Вона как торопитца. Жалкуит. Дите все ж. Сердце к нему имеет. Хочь и без мужика растит. Как же эдак поздно народила? Маятца зачнет. По весне пока малое на ноги встанет крепко. Воронов вона сколь. Полна тайга. Уследи, штоб не забидели дитенка…»

Сначала Макарыч даже не понял, что случилось. Он кинулся к воде. Но бесполезно. Олененок упал. Голова его еще дергалась, ноги продолжали бежать. Бежать от смерти…

Важенка выскочила на берег. Обнюхала олененка и повернулась к Макарычу. Лесник вздрогнул. Оглянулся и увидел Кольку. Тот держал ружье наготове. Целился в важенку.

Макарыч кинулся к нему:

— Што исделал, нехристь?

Выстрел грохнул в воздух. Важенка метнулась в тайгу.

— А что? — непонимающе уставился Колька.

— Паскудник ты! Убивец!