Македонский Лев

Той ночью они занимались любовью, но Фетида никак не могла расслабиться, а желания Пармениона были слишком настойчивы. На следующее утро он снова ушел.

По прошествии месяцев, Эпаминонд, Калепий и прочие успешно воссоздали старую Беотийскую Лигу, объявив об этом в Фивах после Генеральной Ассамблеи, проведенной советниками всех освобожденных городов. Встреча была демократичной, и на следующий год возлагались большие надежды.

Парменион, освобожденный на время осени от военных обязанностей, был менее уверен в будущем. Во время одной из их верховых прогулок он поведал свои страхи Фетиде.

— Это не такая уж демократия, как кажется на первый взгляд, — сказал он, когда они сидели в высокой лощине, которая стала их излюбленным местом уединения. — Фивы имеют право наложить вето на любое решение и напрямую контролируют голоса Феспии, Платеев и Танагры.

— Разве это проблема? — изумилась Фетида. — Фивы — великий город, и все наши советники ценят свободу и заботятся о правах других. Ты слышал речь Калепия. Новое федеральное государство Беотии не потерпит диктаторов.

— Я слышал это и надеюсь, что слова подтвердятся делом. Но один старинный друг как-то раз сказал мне, что общество похоже на наконечник копья — широкое в основании, острое на конце. Демократы верят, что ты можешь изменить его, затупив острие. Но, словно по волшебству, оно вырастет вновь. Всегда будут существовать цари, Фетида, и если не цари, то диктаторы. Такова природа Человека — идти вверх, чтобы встать над прочими, дабы распространить свою волю на всех.

— В Фивах таких нет, — сказала она. — Возможно, в древности, да, но это современный мир, Парменион. Так больше быть не должно. Ни Эпаминонд, ни Пелопид никогда не станут диктаторами. Не станешь и ты. Мне кажется, ты беспокоишься попусту.

И годы доказали ее правоту. Через пять лет после взятия Кадмеи между Афинами и Спартой был заключен мир, который давал Фивам и Беотийским городам право на самоуправление.

Фетида очень хорошо помнила ту осень. В дом пришел Эпаминонд, в компании Калепия, чтобы обсудить с Парменионом условия мира. Вопреки всем традициям спартанец остановил Фетиду, когда она собиралась покинуть комнату, и знаком призвал ее сесть рядом с собой.

Оба фиванца удивленно переглянулись. — Так я сэкономлю время, чтобы не обсуждать все дважды, — пояснил им Парменион. — Она итак услышала бы всё как только вы покинете дом.

— Но… — выдавил из себя Калепий. — Она… женщина…

— И это великий оратор? — спросил Парменион, пытаясь выглядеть серьезно. — Брось, Калепий, ты ведь знал Фетиду многие годы. Тебе не должно быть трудно говорить перед ней.

— Дело не в трудности, — процедил Калепий, — а в приличиях. Я знаю, вы спартанцы имеете странные идеи насчет женщин, но здесь в Фивах мы предпочитаем придерживаться цивилизованных стандартов. Предметы, которые мы собрались обсуждать, будут одновременно скучны и неприятны для дорогой Фетиды.

— Уверена, Калепий прав, — сказала Фетида, вставая, — и я благодарна ему за его заботу обо мне. — Она проглотила гнев и вернулась в свои комнаты. Позже Парменион дал ей полный отчет о встрече, но только после того, как его собственный гнев был полностью излит.

— Ты должна была остаться! — бушевал он. — Твой совет был бы весьма ценен.

— Ты не понимаешь, стратег. Встреча не прошла бы как надо; Калепий бы удалился прочь. Тебе не сломать традицию — только не в Фивах. А теперь расскажи, как ты видишь переговоры о мире.

— Афинам не хватает денег, а Спарта почти банкрот, — сказал ей Парменион. — Так что все, что мы выиграли — это немного места, чтобы дышалось свободнее. Война не кончена, но мы будем использовать время с умом.

— Сколько времени?

Он пожал плечами. — Два года, или три. Но вопрос без битвы не решится — а это значит, что против Спарты выступят лишь Фивы, так как Афины по большей части — морская держава.

— Спартанцы — просто люди, такие же, как все прочие, — заявила она.

— Возможно, но они никогда не проигрывали ни одного крупного сражения против равного числом неприятеля. И, чтобы там ни случилось, мы все еще не можем меряться с ними силами.

— Ты что-нибудь придумаешь, любовь моя; ты же стратег. — Она произнесла это тихо, но он просиял, и улыбка вернулась к нему.

Наконец Фетида очистила мысли от воспоминаний и поднялась с постели. Парменион застонал во сне, но не проснулся, а она оделась и спустилась по лестнице вниз, где Мотак уже готовил завтрак.

Фиванец улыбнулся, увидев ее. — Еще один прекрасный день, — промолвил он, когда она вошла на кухню. В рыжей бороде Мотака попадались седые волосы, а на макушке его шевелюра начала редеть. Фетида вздрогнула. Приятно было перебирать воспоминания лежа в кровати, но этот миг напомнил ей, как быстротечно время.

Клео давно покинула этот дом, выйдя замуж за сына Норака Кузнеца, и теперь Фетида помогала Мотаку по хозяйству.

— Тебе бы следовало взять себе жену, — сказала вдруг она, когда они сели во дворе, наслаждаясь утренним солнечным светом.

— У меня была жена, — ответил Мотак. — И другая мне не нужна. Но я бы не отказался от сына.