Македонский Лев

Филипп никогда не был особо близок с братом, но и врагами они никогда не были. Младший брат чтил Царя за его способности правителя и воина. Что же теперь, думал он? Сыну Царя было всего два года, и армия — что бы от нее ни осталось — ни за что не согласится короновать младенца, тем более когда их народ находится под ударом извне. Он отъехал от своих людей и спешился; сев на валун, взглянул на море. Он никогда не собирался стать Царем, ничего не ждал от жизни, кроме возможности охотиться, пировать и заниматься любовью. Пердикка это понимал, потому никогда и не помышлял об убийстве Филиппа.

Со своей стороны Филипп как мог избегал государственных дел. Он предупреждал Пердикку о возможных опасностях, связанных с нападением на иллирийцев, но такие битвы были делом обычным и никогда не становились решающими; проигравшие соглашались платить большие контрибуции победителям, ну а жизнь текла своим чередом дальше. Но чтобы Царь пал на поле битвы, вместе с четырьмя тысячами македонцев! Это была трагедия невероятных масштабов. Равновесие сил в северной Греции и в лучшие-то дни было вещью деликатной, а уж после этой катастрофы всё обратится в кипящий котел.

Пердикка был хорошим Царем, любимым в народе и могущественным. Но он был одержим желанием сокрушить Бардилла, и никакие доводы Филиппа не могли его урезонить.

«Отправь за Парменионом», - советовал ему Филипп.

«Мне не нужен какой-то спартанский полукровка», - отвечал Пердикка.

«Хочешь, чтобы я поехал с тобой?»

На мгновение он решил, что ответом будет «да». Красивое лицо Пердикки смягчилось, но затем его глаза взглянули так же строго. — «Нет, брат. Оставайся в Айгае. Отдыхай».

Когда Филипп повернулся, чтобы уйти, Пердикка подошел и положил руку младшему брату на плечо. «Никогда не забуду, что ты сделал для меня», - сказал он.

«Знаю. Тебе не обязательно говорить об этом».

«Есть люди, которые подговаривали меня убить тебя, Филипп. Некоторые верят, что… а, да какое это имеет значение? Я не убил Архелая, и он не отплатил мне изменой».

«Не беспокойся на мой счет, брат», - сказал ему Филипп. — «У меня нет желания становиться Царем. Но будь осторожен с Бардиллом. Если проиграешь, он наложит на тебя такую контрибуцию, что тебе будет не по силам ее выплатить».

Пердикка усмехнулся. «Я не проиграю».

Филипп отряхнулся от воспоминаний и подозвал гонца к себе. — Где сейчас иллирийцы?

— Они не продвигались дальше, повелитель. Обобрали мертвых и теперь стоят лагерем в четырех днях езды от Пеллы.

— Не зови меня повелителем, я не Царь, — буркнул Филипп, отстраняя парня прочь.

Его мысли бушевали, как шторм в голове. Равновесие сил — это главное! На западе иллирийцы, на севере пеонийцы, на востоке фракийцы и на юге Фивы. Пока у каждого народа имелось сильное войско, угроза полного завоевания была мала. Но теперь, когда армия Македонии уничтожена, страна осталась открытой для любого, кто осмелится ее взять. Филипп подумал о своих врагах. Первый — это Бардилл, коварный Царь Иллирии, восьмидесятилетний старик, а может и старше, но обладающий острым умом матерого лесного волка. После него идет Котис, Царь Фракии; недавно отметивший шестидесятилетие, жадный, безжалостный монарх, чьи алчные глаза теперь обратятся к македонским копям, что расположены всего в дне пути от его фракийской границы на востоке. Затем пеонийцы, дикие племена с севера, которые жили войной и разбоем. Далее жадные до власти Фивы, спесивые Афины. Одним богам ведомо, сколько еще прочих!

«Не все сразу», - успокоил он себя. А что если он не будет претендовать на корону? Одно имя тут же пришло ему на ум: Архелай, его двоюродный брат. Ненависть между ними была крепче железа и холоднее зимней стужи. Архелай будет бороться за престол — и первым его шагом станет убийство Филиппа.

Филипп подозвал Аттала. — Я выезжаю в Пеллу, — сказал он воину. — Возможно, что Архелай еще не слышал эту весть. Когда услышит, тоже поедет в столицу, но ему придется ехать из Керкинеса. Возьми двадцать человек — и позаботься, чтобы он не дожил до конца путешествия.

Аттал криво ухмыльнулся. — Это задание мне определенно по душе.

Центр города Сузы, Персия, осень, 359й год до Н.Э.

— Это только твоя вина, — говорил Мотак, пока Парменион мерил шагами комнату туда и обратно. — Ну кого еще ты можешь винить?

Спартанец подошел к широким дверям, ведущим в сад, и остановился там, глядя на террасы со свисающими бутонами и на деревья, сплошь увешанные плодами. Вид был сладостен и радовал взор, но Парменион отвернулся, лицо его пылало, глаза были полны злобы.

— Винить? — проворчал он. — Кого как не этого проклятого персидского придурка? Он теряет семьдесят человек лишь потому, что не позаботился освободить поле боя от валунов. Семьдесят! И после этого он еще имеет наглость заявить мне, что это ничего не значит, потому что там были только крестьяне.

— Он принц крови, Парменион. Чего ты ждал, когда отказался от его приглашения? Похвалы? Еще одного жеребца в награду?

— Персы! — процедил Парменион. — Меня тошнит от них.