Македонский Лев

Толпа была поражена. Царь Агесилай сверлил Ксенофонта злобным взглядом, но афинянин только усмехнулся и отвернулся в другую сторону. Потом возобновились перешептывания, когда старые воины принялись обсуждать стратегию. Леонид встал и покачнулся, оступившись на ровном месте. Гриллус подошел было к нему с Покровом Стыда, но Леонид оттолкнул его и убежал со двора.

Старенький илот вышел из тени, тронув плечо Пармениона.

— Господин, там у ворот стоит женщина. Она сказала, что ты должен скорее явиться к ней.

— Женщина? Какая женщина? — спросил Парменион.

— Кажется, дело касается твоей матери, господин.

Все чувство триумфа и радости убежало от Пармениона прочь. Он замер, точно громом пораженный… и тут же побежал на улицу.

* * *

Толпа умолкла, как только юный спартанец выбежал из ворот. Агесилай поднялся и направился к Ксенофонту, с гневом в темных глазах.

— Этого не должно было случиться! — прошипел Царь.

Ксенофонт кивнул.

— Знаю, господин, — ответил он, понизив голос. — Но никто из нас не ожидал столь плохого выступления Леонида. Он не показал стратегического навыка и оскорбил противника пренебрежением. Но ты Царь, господин. Ты — высший судья в Спарте. Твое право вынести решение — отменять или нет мое судейство.

Агесилай отвернулся, глядя на забытых деревянных солдат, лежащих в песке.

— Нет, — произнес он наконец. — Ты был прав, Ксенофонт. Но будь я проклят, если вручу Меч какому-то полукровке. Вот! Сам отдашь ему клинок.

Ксенофонт взял оружие и поклонился. Царь покачал головой и вышел; толпа разошлась вслед за ним. Когда Афинянин уселся на деревянном крыльце, устремив мысли к Пармениону, его сын Гриллус явился к нему.

— Это было бесчестно, отец, — сказал мальчик.

— Вот именно, — согасился полководец. — Леонид не накрылся Покровом Стыда. Это было недостойно.

— Я не это имел в виду — и ты прекрасно понимаешь. Спартанская армия никогда не позволила бы таким ублюдкам, как скиритаи, объединить с ними ряды. Никто не мог ожидать этого. Битва должна была переиграться.

— Уйди, мальчишка, — молвил Ксенофонт. — И постарайся впредь не судить о вещах, которые плохо понимаешь.

Гриллус остался стоять на месте с покрасневшим лицом.

— Почему ты презираешь меня, отец? — спросил он.

Слова заставили Афинянина содрогнуться.

— Я не презираю тебя, Гриллус. Мне жаль, что ты так думаешь, — Ксенофонт встал и приблизился к мальчику с распростертыми руками, готовый обнять его.

— Нет, не трожь меня! — вскричал Гриллус, отстраняясь назад. — Я ничего от тебя не хочу.

Развернувшись, он выбежал через двор на главную улицу. Ксенофонт вздохнул. Он с таким трудом бился над ребенком, старательно обучая его, пытаясь внушить Гриллусу мысли о чести, верности, долге и отваге. Но все без толку. И Ксенофонт наблюдал, как тот рос, и видел в нем зарождение высокомерия и жестокости, тщеславия и лжи.

— Нет, я не презираю тебя, — прошептал он. — Но и любить тебя я тоже не могу.

Он собирался пойти в дом, как вдруг увидел старика, стоявшего у песчаной площадки и глядевшего на солдат. По обычаю, хорошие манеры побудили Ксенофонта заговорить с ним, и он направился к гостю, пересекая двор.

— Могу ли я предложить тебе освежиться? — спросил он.

Старик посмотрел в лицо военачальника.

— Ты не помнишь меня? — спросил он, поднимая обрубок правой руки.

— Пасиан? Гера Всеблагая! Я думал, ты умер!

— Должен был. Иногда я желаю этого. Они отрезали мне правую руку, командир, оставив меня истекать кровью до смерти. Но я добрался домой. Шестнадцать лет ушло у меня на это, — Пасиан улыбнулся, показывая сломаные, сгнившие зубы.

— Домой, — снова заговорил он хриплым голосом. — Мы расчистили свой путь от персов и укрепились за кругом из валунов. Мы видели Агесилая и главные силы и думали, что они придут нам на выручку. Но они не пришли. В конце концов, мы были всего лишь скиритаями. Мы умирали один за другим. Я убил одиннадцать человек в тот день. Персы были не очень любезны ко мне, Ксенофонт; они отняли у меня руку. Я постарался остановить кровотечение и набрел на крестьянина, который обработал рану кипящим отваром.

— Пройди внутрь, друг мой. Дай мне разделить с тобой хлеб и вино.

— Нет, благодарю тебя. Я пришел только увидеть мальчишку, посмотреть, как он победит.

— Леонида?

— Нет. Другого парня — Савру. Он не спартанец, Ксенофонт, и пусть богам будет стыдно за это.

— Откуда ты знаешь его? Он ведь еще не родился, когда ты ушел в Персию.

— Я встретил его по пути, командир… когда был уже почти дома. Знаешь, я не представлял, каким старым стал, пока не увидел холмы своего детства. Все эти годы я боролся ради того, чтобы добраться домой — и вот добрался, дряхлый калека со сломанной тележкой. Я позвал его на помощь, и он пришел. Отвел меня в дом моего сына. И ни разу не обмолвился, что из-за меня проиграл Большой Забег. Можешь представить себе?

— Он пришел последним, насколько я знаю, — сказал Ксенофонт.

— Он шел первым, до самого города. И мне нечего дать ему за это. Ни вещей. Ни монет. Но я уплачу свой долг, взыскав другой. Дважды я спасал тебе жизнь. Вернешь ли ты мне этот долг?