Македонский Лев

- Как я и писал, государь, он был разгневан убийством Аттала и был против убийства Клеопатры с ребенком. Также к нему вскоре приехал Мотак, фивянин, который, как я понял, стал свидетелем разрушения города. Что-то переменилось в Парменионе с того дня. Он теперь другой. Возможно, дело в возрасте... не знаю. Мы мало говорим, кроме как о стратегии и дисциплине.

- Считаешь, мне больше не следует доверять Пармениону?

- Я думаю, что он... пока еще... не замышляет измены, - осторожно ответил Гефестион. - Но в нем поселилась великая обида.

- Он нужен мне, Гефестион - быть может, ненадолго. Но он нужен мне сейчас. Он знает персов и их методы ведения войны. И кем бы он ни был, он по-прежнему величайший полководец нашего времени.

- Был когда-то, государь. Не уверен насчет настоящего времени; он стар и изможден.

- Если это окажется правдой, - прошептал Александр, - то ты должен будешь позаботиться, чтобы он присоединился к Атталу и ушел на вечный покой.

Парменион осушил третий кубок вина с медом и налил себе еще один. Он знал, что пьет слишком много, но в последние несколько месяцев лишь алкоголь был способен заглушить боль, которую он испытывал, лишь вино способно было снять груз с его души. В своих снах он видел Филиппа и Аттала, снова молодых и полных надежд на будущее. Он видел Спарту из мира Заклятия и вновь держал в объятиях молодую Дераю.

Просыпаясь, он стонал и тянулся к вину. Пока что это не действовало на его способности - или действовало? Мог ли он сделать больше, чтобы перехитрить Мемнона? Мог ли он разбить всю Персидскую армию?

- Не знаю, - произнес он вслух. - И мне плевать. - В центре шатра стояла железная жаровня, тлеющие угли в которой прогоняли прохладу ночного воздуха и отбрасывали на стены из парусины темные, пляшущие тени. Парменион поднял деревянный, обитый кожей табурет и сел перед огнем, глядя сквозь маленькие щели на пламя.

- Хочешь побыть один? - спросил Александр, пригнувшись под потолком шатра и подходя к сидящему.

Парменион не вставал. Он покачал головой. - Не важно. Я и так один. Отныне и навсегда, - ответил он.

Александр расположился напротив Спартанца и несколько минут сидел молча, изучая лицо Пармениона. Затем протянул ладонь и взял генерала за руку. - Расскажи мне, - велел он. - В тебе кроется что-то мрачное. Так давай прольем на это свет.

- Во мне? - отозвался Парменион, качая головой в изумлении. - Я что, недавно убивал детей? Или приказывал убить верного военачальника? Или стер с Греческой земли легендарный город с богатой историей и культурой?

- Ясно, - тихо проговорил Царь. - Ты зол на меня. Но ты слишком строго меня судишь, Парменион; я сделал лишь то, чему ты меня учил. Все те спокойные уроки стратегии под солнцем Миезы и у тебя в имении. Что ж, а как бы поступил ты? Фивы снова поднимались против нас. Афины присылали письма о поддержке, однако сидели и ждали, наблюдая, что предпримет царь-мальчишка. Спарта выдвинула войско на север, пять тысяч человек расположились под Мегарой. Каждый южный город был готов нарушить присягу Македонии, ибо они присягали Филиппу - царю-воину. А не мальчишке, Александру. Персидские шпионы были всюду, осыпая золотом Царя Царей всякого, кто объявит войну Македонии. Филипп бы их урезонил - но за ним тянулся шлейф репутации. Мальчишка же репутации не заработал, за исключением побед над "грязными дикарями". - Александр покачал головой, лицо его было опечаленным. - Я вел с Фивами переговоры, пытаясь отыскать мирное решение конфликта. Но тут случилось происшествие возле городских ворот южной стены, когда группа молодых фивян напала на разведывательный отряд македонян во главе с Пердиккой. Тут же вмешалась армия Фив, штурмуя наш лагерь. Мы быстро с ними справились и вошли в город. И в этот момент солдаты нашего гарнизона открыли ворота Кадмеи и атаковали изнутри. Ты видел падение городов, Парменион - всюду воины, мелкие стычки, скоротечные бои. Никакого порядка. И да, бойня была лютая. Понадобились часы, чтобы остановить ее, восстановить дисциплину.

- На следующий день я приказал уничтожить город и повел армию на юг. Спартанцы отступили. Афиняне прислали эмиссаров с заверениями в верности и преданности. Падение Фив словно вызвало землетрясение, сокрушившее основы мятежа. Но это причиняет мне боль, Парменион. Былое величие Фив, место захоронения Гектора, работы и статуи Праксителя. Думаешь, мне от этого не больно?

Военачальник поднял взор, увидел нечто похожее на муку на лице молодого человека, и вздохнул. - А Аттал? От этого тебе не больно?

- Нет, - признался Александр, - но ты сам знаешь, что у меня не было выбора. Он ненавидел и боялся меня. Годами он подстрекал Филиппа против меня: он был человеком моего отца, и никогда не стал бы моим. Однако скажу тебе, если бы он жил на пенсии в своем имении, я бы оставил его в живых. Но он не ушел на покой. Он был в Азии на совместном командовании армией - и эту армию он бы попытался направить на меня.