Макей и его хлопцы

— Вы извините, товарищ командир. Сколько мы у вас бывали, а я и не знал, что Осиповна ваша жена. Как-то неловко…

— Это что же неловко-то? Что повар?

— Ну, да. Мне так кажется…

— Напротив, это очень хорошо. Всякий из нас, как говорится, свою лепту вкладывает в дело победы над фашистами. Мы воюем, а она нас кормит. Не поешь один—другой раз, и ноги не потянешь, руки дрожать станут, глаза слепнуть. Плохой воин тогда. Она у меня из ничего сделает чего, — улыбаясь, закончил Вощилов и ласково взглянул на жену.

Сияющий Миценко на полном галопе прискакал в свой лагерь. На бешеный топот его коня вышли из шалаша Макей и Хачтарян. Раздирая удилами рот лошади, Миценко осадил её перед Макеем.

— Ты что какой сияющий? Может, война кончилась или Гитлер сдох? Может, тебе Вощилов орден вручил?

— Ни то, ни другое, ни третье, — весело сказал помощник командира, слетая с седла на землю.

— Будэт очэн пэчально, кацо, если Гитлер сдохнет без нашэй помощи. А война должна закончиться на их территории.

— Во, видали! — торжественно потрясая узелком в воздухе, кричал Миценко. — Харч!

— Что тут у тебя? — набросился на узелок Макей, и сразу голодная слюна залила ему рот. — Вот, комиссар, мы и с ужином.

Хачтарян стоял и улыбался: он давно уже не ел досыта простого хлеба. А тут и картошка добрая.

— Живём, кацо! — не удержался он от восклицания.

Вдруг перед глазами Макея встали страдальческие лица больных и раненых, требовательно–испуганные глаза доктора Андрюши.

— Добре, — сказал он глухо и отвернулся от соблазнительного узелка. Повернувшись к своему помощнику, приказал:

— Снеси всё это в санчасть.

Прыщеватое лицо Миценко Еытянулось. Кожа на острых его скулах натянулась ещё больше. Макею жаль стало этого юношу и он, чтобы не раскиснуть, сурово нахмурил брови.

— Неси, неси!

И вдруг рассмеялся:

— Ужин не состоялся. Так и запишем.

Засмеялся и комиссар.

Миценко, завязав все харчи в узелок, бодрым шагом пошёл в санчасть. Доктор Андрюша, заросший и мрачный, с испитым бледным лицом, сидел на бревне перед землянкой.

Привет доктору медицинских наук!

— Что нужно? — не отвечая на приветствие, хмуро спросил доктор и покосился на узелок, который Миценко держал в руках.

Суровый тон доктора Андрюши не смутил никогда не унывавшего Миценко. Улыбаясь, он сказал, стараясь, однако, придать тону своего голоса обидчивость:

— Уж так сразу «зачем»? До Серёги я, — сказал он, имея в виду Добрынина.

— Умирает твой Серёга, — грубо проворчал доктор.

— Чего так?

— Чего, чего! Ходите здесь, соболезнуете, а во г жрать не принесёте!

Этого только и добивался Миценко. Расплывшись в улыбку, он расшаркался и вытянул вперёд руку с узелком:

— От Макея и… от меня.

— Что это? — тем же суровым и ворчливым тоном спросил доктор.

— Пшено, Андрюша, бульба, дорогой. Эго раненым! А вот и краюха хлеба, — вдруг мечтательно и с грустью закончил Миценко.

— У него был?

— Угу! — отозвался Миценко и спросил, может ли он видеть Серёгу.

— Ты-то его увидишь, а он тебя пока нет.

— Пока?

— Конечно. Он уже немного видит. А это хороший симптом.

Сергей Добрынин лежал на деревянном топчане. Незрячие глаза его бессмысленно блуждали по тёмному бревенчатому своду Землянки. Выздоровление шло медленно и это, видимо, убивало больного. Миценко смотрел на его бледное лицо, с зелёной щекой под левым глазом, и н|а тусклые глаза,, в которых померкло пламя жизни.

— Здорово, Серёжа! Как жизнь?

— Это ты, Митя? А я смотрю… Кто это, думаю…

У Миценко на глазам выступили слёзы. «Ну, зачем он говорит, что видит?»

— Пришёл тебя навестить.

— Добро. Как Макей? А я всё лежу, — сообщил он с грустной улыбкой.

— Кланяется тебе, — сказал Миценко про Макея, хотя на самом деле никакого поклона Макей не присылал. — Кое-что из харчей принёс тебе.

— Где добыл-то? Спасибо ему.

— Ладно, ладно! Глаза-то как, Серёжа? А?

— Андрюша говорит, что питание нужно хорошее.

Миценко понял, что Добрынин ничего не видит.

Всю дорогу до штабного шалаша Миценко ломал себе голову, как и где бы ещё добыть продовольствия для раненых. Вид у него был удручённый. С понурой головой добрел он до штаба, размещавшегося в шалаше, в котором жили начштаба лейтенант Федор Кузьмич Сгеблев и писарь Кузьма Иванович Макуличев. Миценко смутно надеялся найти здесь разрешение мучившего его вопроса.

Стеблев, будучи почти вдвое моложе Кузьмы Ивановича Макуличева, часто называл его отцом.

— Смотри, отец, что-то наш Миценко голову повесил. Сюда идёт.

— Хватил где-нибудь.

Дверь открылась и в шалаш вошёл помощник командира отряда.

— Привет! — сухо поздоровался он и, пройдя вперёд, сел за стол, заваленный бумагами.

— Устал? — осторожно спросил писарь.

— Кой чёрт устал! — зло огрызнулся Миценко.

Начштаба и писарь обменялись недоумевающими взглядами, которые говорили: «Нет, он не пьян».

— Был я сейчас у Добрынина,. -— продолжал Миценко, — пропадает человек.

—-Тут мы с тобой, Митя, ничем уже не поможём, — сказал начштаба серьёзно. — Это дело медицины.

— Не только медицины. Знаете, что доктор Андрюша говорит? Он говорит, что хорошее питание может возвратить Добрынину зрение.