Макей и его хлопцы

В самом деле: всю южную часть неба заволокла тёмнофиолетовая грозовая туча. Вдруг стало темно. Редкие, крупные капли уже падали на пыльную дорогу и свёртывались в серый комок. В воздухе на солнце сверкали капли дождя, словно от земли до неба были натянуты серебряные струны. Партизаны шли ровной просекой леса и как будто не замечали начавшего хлестать их дождя. Только дед Петро сказал:

— Вот и пошёл! Для яровых добро, каб посеяны были! А то, слышь, одна повилика на полях, як после Батыя.

XVIII

Над многострадальной Белоруссией низко, почти запутавшись в остроконечных верхушках елей, висит багровый серп луны. Большая гроза прошла по лесам Белоруссии: Наливоцкой, Ивенецкой и Беловежской пущам, по Щепковскому, Козловскому, Перуновскому, Усакинскому и другим урочищам, служившим надёжным местом для партизанских становищ. Не по одним лесам прошла эта гроза. Прошла она также по городам и вёснам.

Деревня Борки — одна из самых больших и наиболее красивых деревень Могилёвской области. Стоит ома на полноводной реке Друть, окруженная лесами. В дни майской блокады фашистские варвары, ворвавшись в деревню, устроили там охоту на жителей. Из автоматов и пистолетов они убивали старых и малых.

— Паны, паны! — вопила истошным голосом старуха. — Не убивайте дочку мою, пощадите, паны! Ратуйте, люди добрые!

Тысячу восемьсот человек убили в этот день фашисты в деревне Борки. Только восемь человек каким-то чудом спаслись от смерти. Теперь они живут в шалашах в глухих дебрях Наливоцкой пущи на небольшом островке среди бурелома и валежника.

Женщина сорока—сорока пяти лет с седыми неуб–равными волосами и блуждающим взором помешанной сидит среди партизан–макеевцев, рассказывая им страш ную быль. Это Авдотья Ивановна Грицевич, жительница деревни К. апуцевичй, Старобинского района, Минской области. Блуждая «як скаженная», пришла она в лагерь макеевцев. Теперь она рассказывает, как тёплой майской ночью немецкие фашисты ворвались в их деревню. 460 человек загнали они в большой колхозный сарай, облили его керосином и подожгли. Народ, объятый ужасом, выломал ворота, хотел бежать, но был встречен пулемётным огнём. Она, уже раненая, была придавлена трупами. Немцы, подпалив со всех сторон село, утром ушли. Женщина с трудом вылезла из-под трупов своих односельчан. Погибла вся её семья: муж Семён Дмитриевич, двадцатилетняя дочь Маня, семнадцатилетняя Ева и пятилетняя Аня.

Рассказав это, женщина смолкла. Она не плакала, не царапала себе лицо. С седыми распущенными волосами сидела перед пылающим костром, уставив в него свой безумный взгляд. Партизаны предлагали ей есть, но она ничего не брала. Неподвижными глазами смотрела на пылающий костёр, словно что вспоминала, словно что старалась увидеть в этих игривых красных языках, пожравших её родное село, родную семью, её радости.

— Иди, отдохни, тётя, — предложили ей партизаны и, взяв под руки, увели: в один из шалашей лубочного города. Макей, освещённый пылающим пламенем костра, с потухшей трубкой в зубах, стоял у дерева. Он был задумчив. Стиснув зубы так, что трубочка хрустнула, Макей прямой, как столб, отошёл от костра. Тут ему попался комиссар, спешивший в пульвзвод для проведения политбеседы. Они вместе пошли туда.

Беседа комиссара была яркой, насыщенной фактами о фашистских зверствах, о нашей борьбе с этими людоедами.

После комиссара выступил Макей.

— Вас комиссар чему учит? — обратился он к пулемётчикам. — Учит ненависти. Вы крепко дрались под Дручанами, под Развадами, Рудней, Березовым Болотом, станцией Прибор. Вы спустили под откос около тридцати вражеских поездрв с живой силой и техникой брага, разрушили много мостов, шоссейных дорог, побили много фашистских оккупантов. Но этого егцё ма ло. Мало, говорю! Не щадя своей силы и самой жизни, вы должны бить врага, этого лютого зверя. Вот мы скоро пойдём в самое пекло, в самое логово этого зверя, не побоитесь?

— Нет, товарищ командир, не побоимся! — раздалось в ответ со всех сторон.

При тусклом пламени сальной свечи видны были суровые лица, пылающие гневной решимостью глаза. «Да, .эти люди пойдут на всё. До конца», — подумал Макей.

Рано утром следующего дня к Макею пришёл Свиягин. Макей уже сидел за столом и что-то писал. Обернулся на скрип двери. Улыбка появилась на рябом лице:

— Что скажешь, журналист? А я вот путь-дорогу рисую, — сообщил Макей.

— Далеко?

— Хоть ты и журналист, а и тебе нельзя пока знать.

Свиягин подал потрепанный и порванный листок бумаги.

— Это письмо Михась Гулеев получил. Дядя, что ли, ему пишет.

С первых строк у Макея в глазах зарябило.

— Думаю поместить в журнал, — сказал Свиягин. — А кроме того, листовку выпустить бы надо. Прямо, как есть.

— Добро, — согласился Макей, подумав. — С комиссаром говорил?

— Он тоже говорит, что надо. Вот только машинки нет. Жаль погибла.

— От руки. Этак будет ещё ловчее. Больше теплоты, естественнее.

К вечеру было написано сто экземпляров следующего письма:

«Из деревни Збошен, Кировского района, Могилёвской области.