Макей и его хлопцы

Но мысли Макея скоро вернулись к обычным заботам. Тяжёлый и опасный путь впереди. Все ли дойдут до цели? Как довести отряд с наименьшими потерями? Кое–кого придётся оставить: больных, девушек и, конечно, трусов. Столярова и Чупринского брать нельзя — паникёры. Прохоров геройствует, избоченясь в седле, на скаку стреляет в ворои, а по сути дела трус. Ропатинский хоть и земляк, а размазня. Но есть подлинные герои — Миценко, Елозин, Румянцев, Гулеев, Догмарев, Потопейко, группа разведчиков, наконец, коммунисты и комсомольцы. Это — костяк. «Дойдём!» — сказал себе уверенно Макей.

_ Не заметил! — зашептала Даша, переводя дыхание. — Ух!

— И сама чмокнула в щеку Пархомца, словно поздравляя его с чем.

— Какой человек! — мечтательно начал Пархомец. — Ведь груз какой тянет и не жалуется. Какой удар получил и не согнулся. Нельзя, конечно, винить Макеч в разгроме бригады. Это знают все хлопцы и стоят за него горой.

Пархомец вспомнил, что у него сегодня партсобрание. Нужно будет подготовиться.

— Идём, Даша, — сказал он и встал, отряхивая брюки от налипшего сора.

Шли молча. Уж так всегда — перед большой дорогой человеком овладевает непонятная грусть, на сердце отчего‑то становится тоскливо словно от него отрывают что‑то и хочется плакать. Даша стиснула руку юноши.

— Мне хочется плакать, и сама не знаю почему.

Пархомец засмеялся:

— А я знаю почему.

— Почему?

— Глаза у тебя на мокром месте.

Девушка оттолкнула его, надула губы, и, ускорив шаг, пошла вперёд. Пархомец догнал её.

— Не сердись, я пошутил.

Не успели они войти в лагерь, как узнали о большом горе, постигшем их. Новик, Антон Михолап, дед Петро и шесть молодых хлопцев, среди которых был и только что излечившийся от слепоты Серёжа Добрынин мололи на Должанской водяной мельнице рожь Их окружила чцчевичская полиция. Антон Михолап, раненный в руку, вырвался из окружения. Четыре человека были убиты во время завязавшейся перестрелки, а дед Петро, инженер Новик и Сергей Добрынин уведены в плен. Как их взяли, никто не знает. Но жители Чичевпч рассказывали, что у Добрынина была перебита рука и он шёл, сильно хромая. Лино всё разбито, в кровоподтеках и ссадинах. А Новика так изуродовали — не узнать. Дед Петро ранен в голову, борода его была в запекшейся крови и скомкана, но шагал он твёрдо.

— Гордо нёс дед свою голову на плаху, — закончила рассказ женщина.

— Деду! Деду! Родной мой! — запричитала Даша, не стесняясь своих слёз. — Какую муку на старости лет! Милый мой дедушка!

Мария Степановна увела её к себе в санчасть.

— Выпей вот, успокойся.

Воздух наполнился запахом валерианки.

На партсобрании обсуждался план похода на Запад. Споров не было. Всё всем было ясно: идём поднимать мятеж против гитлеризма в самых глубоких тылах противника. Всплыл вопрос о чичевичской полиции, в когтях которой оказались дед Петро, Сергей Добрынин и инженер Новик. Но как ни прикидывали, ничего не получается. Не в обычае советских партизан останавливаться перед трудностями, но здесь они ничего не могли поделать.

— Эх деду, — простонал Макеи, сидя на топчане в своей землянке, — прости внука: сил нет у меня спасти тебя и твоих дружков от лютой смерти.

Дед Петро стоял на табуретке под перекладиной, держа в руках верёвку. Борода его, окровавленная и смятая, раздвинулась в скорбной ухмылке.

— Ну, дос! — сказал он хриплым голосом, надевая сам себе петлю на шею. Бороду прижала верёвка, но он выправил её, и хотел ковылем распустить по широкой груди, но под рукой почувствовал слипшийся клок волос.

— Пожил, едят о я мухи! Осьмой десяток. Но не хочется помирать. Однако же прощайте, людцы дсбрые! Прощай, Серёга! Прощай и ты, инженер Новик!

С распухшего и посиневшего лица Сергея Добрынина на деда Петро глядел единственный глаз и из него капали слёзы. Разбитые, все в крови губы его зашевелились, он что‑то прохрипел и застонал. А инженер Новик поднял свое заросшее черной бородой лицо, смело взглянул на всех.

— Мстивцы народные! — крикнул он.

Но в это время из‑под ног всех троих выбили табуретки. Что‑то хотел сказать Новик народным мстителям, да слово перехватила верёвка.

XIX

Падает лёгкий пушистый снег. В белом убранстве стоит лес, словно зачарованный — не шелохнётся. Большой привал. Партизаны–макеевцы, разбившись на группы, разводят костры, ведут разговоры. Позади пятисоткилометровый путь, пройденный в невероятно тяжёлых условиях. Нечего греха таить, было всё: роптали малодушные, дрожали робкие, скептики сомневались в благоприятном исходе перехода. Один дезертировал — это Сергей Маненков из Терехова Бора. Как в воду канул. Он был ординарцем при командире первой роты. Посланный Карасёвым с донесением к Макею, стоявшему в трёх километрах впереди, он не вернулся. Маненкова перед строем предали проклятию, как изменника. С горячей речью против всех маловеров и дезертиров выступил тогда Иван Свиягин. И теперь, устало привалившись к толстой сосне, он зло бранил и Маненкова, и Гарпуна. Вспомнили и Лисковца.