Макей и его хлопцы

Командир разведки Ёрин донёс из Терехова Бора, что враги рыскают близ Развад. Он прислал срочное донесение, в котором сообщал, что большей отряд фашистов занял Развады и Подгорье. Очевидно, враги задумали стянуть кольцо вокруг партизанской зоны и задушить партизан в смертельной блокаде. Макей и Сырцов доложили об этом в райком партии, ставший теперь штабом руководства всех партизанских отрядов. Зайцев и Викторчик, не покидавшие, кажется, никогда своих постов, сидели с воспалёнными от недосыпания глазами, обросшие, усталые. Они выслушали обоих и задумались. Зайцев, сморщившись и почесав усы, сказал:

— Да… Ну что же? Ведь это недалеко. Вы что думаете?

Он смотрел на Макея красными осовелыми глазами, словно недоумевая, зачем он тут.

— Наш участок, нам и идти, — сказал Сырцов.

— Это наше решение, — подтвердил Макей слова комиссара, поправляя поношенную гимнастёрку.

— Правильное решение. Действуйте! — сказал Викторчик, отрываясь от карты, разостланной на столе. — Желаем успеха.

Сырцов задержался:

— Хочу доложить о работе партгруппы. Пять человек вчера приняли. Пархомец хорошо поставил внутрипартийную работу.

— Не перехвали, — улыбнулся Зайцев. — Передай ему, чтоб никакой огульности в приёме. Только лучших! Партия — это сердцевина всего сущего. От неё и сила наша. Правильно я толкую?

— Ясно! — сказал убеждённо Сырцов и оглянулся. Макея уже не было.

— Я могу идти?

— Не забывайте наше партийное оружие — большевистское слово, воспитательную работу, — говорил Зайцев, пожимая Сырцову руку. — Привет парторгу. Говорят, он зятем Макею стал? Ну, всего!

«Хитрый мужик», — думал о Зайцеве Сырцов, разыскивая Макея по комнатам райкома.

— Он в машинное бюро зашёл, — сказала пожилая женщина, видимо, уборщица.

Макей, выйдя от секретаря райкома, направился было к выходу, но, услышав треск пишущей машинки, круто повернул вправо и зашёл к Броне. Увидев его, Броня вспыхнула. Макей был без казакина, в одной гимнастёрке и поэтому выглядел весенне–радостным, сияющим. Продолжая работать, девушка кивком головы и смущённой улыбкой приветствовала Макея.

— Как чувствуешь себя, Броня? — спросил он, усаживаясь около неё на стул, заваленный кипами бумаг. Она тряхнула волосами.

— Прекрасно, Миша. Я теперь не расстанусь с вами. Я так рада, так рада! — вдруг воскликнула она в каком‑то экстазе.

Макей затянулся трубочкой, помолчал, поглядывая на тонкий профиль девушки.

— Что это у тебя с Лосем произошло?

В голосе Макея послышалась глухая ревность. И это смутило Броню. Но она решила рассказать всё.

— Он меня так напугал! — сказала она, побледнев, словно опять пережила тот ужас, которым была охвачена в кабинете Лося.

— Ты думаешь, я ревную? — спросил Макей, вставая и собираясь уходить.

— Я этого не думаю, — сказала она, боясь, как бы он не ушёл. — Посиди немного. Ты совсем забыл меня.

Она так много думала о нём, так хотела бы сказать ему многое–многое, а он не успеет встретиться, как уже бежит. «Нет, он не любит меня». В глазах у неё блеснули слёзы. Она отвернулась, стараясь промигать их. — «Могут войти люди». В это время и в самом деле скрипнула дверь и в комнату вошёл Сырцов. Глаза у него сверкали.

— А, вот он где! Привет Броне!

Он крепко стиснул девушке руку, быстро повернулся к Макею.

— Пошли! Ты извини, Броня, но нам пора.

— Я не держу вас, — тихо сказала она, ударяя по клавиатуре букв. Она сердилась на этого шустрого комиссара, одетого в старенький потёртый реглан. «Какой он грязный у него».

— Давайте я вам помою кожанку, — неожиданно сказала Броня.

Комиссар вскинул на неё чёрные смеющиеся глаза. «Задержать хочет. Как находчива любовь!»

— Нет, спасибо, — сказал он, идя к двери и таща за собой шутя упиравшегося Макея. — Кожанку мою небесная сила отмоет. После дождя она у меня блестит, как зеркало.

Броня осталась одна. Они не сказали ей, что идут туда, откуда не всем суждено вернуться. Улыбающееся лицо её сразу посерело. Ей стало невыносимо грустно: она опять одна. «Куда ушёл Макей?»

Макей бодро шёл по улице Кличева и, дымя трубкой, говорил комиссару:

— Отряд сильно вырос. Тебе с Пархомцем надо усилить воспитательную работу, растить партийную прослойку.

— Я об этом вот и думаю. А Зайцев говорит, чтоб не очень форсировали рост партии.

— Боится, что растворимся?

— Именно. Но мы, не форсируя роста, и задерживать его не будем. Всё зависит от того, мак будем работать с народом. Нельзя забывать, что народ видит в партии своего вождя, в которой воплотились ум, честь и совесть нашей эпохи.

— Да, — сказал Макей, — разве поднимется рука оттолкнуть Ломовцева или даже Андрюшу Елозина с уймой его недостатков, если он захочет умереть в бою коммунистом?