Макей и его хлопцы

Партизаны словно только сейчас вспомнили оставленный в Подгорье взвод Тихонравова. Вспомнили и поспешили на помощь своим товарищам. «А ведь там и комиссар», — подумал Макей и, стегая плёткой своего каурого «Полицая», на галопе поскакал через пылавшие Развады к Подгорью, где, истекая кровью, горстка партизан отбивалась от наседавшего врага, превосходившего их в десять раз по численности. Не отставая от него, скакал Елозин, смешно горбатясь и подпрыгивая в седле. Самолёты, отбомбив и не причинив большого вреда, делали второй заход.

Макей остановился около хаты, с крыши которой разведчик Павел Потопейко стрелял по врагам ив ручного пулемёта. За углом лежала группа партизан. При виде Макея многие из них встали, смущённо вытирая потные лица и размазывая по щекам грязь.

— Товарищ командир, разве можно сейчас на лошади?! —кто‑то не то увещевал, не то спрашивал у Макея.

— На войне и на чёрте можно, — огрызнулся Макей и, раздирая рвавшейся лошади до крови удилами рот, спросил, где начштаба. «Надо сказать, чтоб послали на помощь комиссару».

— Это какой начштаба? — простодушно отозвался молоденький хлопец, робко прячась за угол хаты.

— Один у нас начштаба — Белокурский.

— Эй, хлопцы, не видели Белокурского? — закричал, надрываясь, Елозин, следя взглядом за маневром немецких самолётов. «Командира надо отсюда увести», — подумал он с тревогой, наблюдая, как, разворачиваясь и показывая чёрных паучков на серебряных плоскостях крыльев, самолёты снова брали курс на Развады, И в первый раз, решив соврать перед командиром, Елозин крикнул ему, указывая плёткой за село:

— Белокурский, говорят, на санпункте, раненый!

— К нему! — крикнул каким‑то сорвавшимся голосом Макей и пришпорил коня.

И–и-и–у-у–ю-ю, — завыли сброшенные с самолётов бомбы, — бух–бух!

Горячая волна воздуха обдала высокий затылок Макея. Оглянувшись, он увидел, как то тут, то там вырастали чёрные кусты разрывов авиабомб. Слева вспыхнуло пламя пожара. Это горела школа, подожжённая термиткой. Партизаны залезли в окопы, вырытые немцами.

На южной окраине деревни происходило какое‑то большое движение. Оттуда доносились невнятные голоса. И вот явственно до слуха Макея донесся крик «Ура». Это третья рота лейтенанта Крюкова пошла в наступление на Подгорье. Впереди, в зелёном бушлате и без головного убора, бежал политрук роты, секретарь партбюро отряда Иван Пархомец.

В Подгорье уже давно шёл неравный бой. Тяжело было одному небольшому взводу партизан сдерживать натиск более чем сотни хорошо вооружённых немецких солдат. «Как там он, Вася Сырцов?» — думал Пархомец. Снова свела их военная судьба вместе. Год тому назад они были в одной части политруками. Война разлучила их. И вот недавно они, как братья, снова встретились — уже в партизанах.

— Вперёд, хлопцы! — закричал Пархомец. — За мной!

Мимо пробежал опять этот чудак в жёлтых лапоточках. Он по–приятельски кивнул Пархомцу и что‑то крикнул.

— Что? Что?

— Догоняй, говорю!

Вот бежит пулемётчик Вася Михолап, ещё совсем мальчик. «Как это и кто доверил ему пулемёт? Бросит он его в случае чего», — думал Пархомец, выравниваясь с ним. Он видел, как у того капли пота выступили на бледном детском личике. Мимо и впереди него, что‑то крича, бежали партизаны. Кто‑то упал и уже не встал. Кто‑то схватился за ногу и присел, призывая на помощь. Самолёты, сделав ещё два круга над горевшей деревней, взяли курс на запад.

Немцы, очевидно, поняли, что теперь они предоставлены самим себе и усилили натиск на взвод Тихонравова, стремясь прорвать кольцо окружения.

Сырцов, сбросив кожаное пальто, мешавшее ему, сам лёг за пулемёт. Разбросав на земле ноги, он повёл уничтожающий огонь по наседавшему врагу. Рядом с ним лежал цыганёнок Петых Кавтун, внимательно наблюдавший за действиями комиссара. Помнил Кавтун кое‑что из того, что преподал ему Андрюха Елозин, ставший теперь адъютантом командира отряда. Что ни говори, а если бы довелось ему лечь за эту машину, он показал бы гитлеровцам, где раки зимуют.

Недалеко от Кавтуна, умело окопавшись и наложив на бруствер грудку камней, лежал Арам Моносян. Сосредоточенно стрелял он по наседавшему врагу, время от времени ласково косил на комиссара свои большие, какие‑то тоскующие глаза и двигал толстыми потрескавшимися губами, шепча не то проклятия, не то заклинания. Этот широкоплечий, невысокого роста юноша, говорил обычно мало и, сказать по правде, плохо.

Враги уже были хорошо видны. Сердце Сырцова наливалось злобной ненавистью, словно он видел перед собой не людей, одетых в зелёные шинели, а волчью стаю или саранчу, которую во что бы то ни стало надо уничтожить. И он бил и бил. На обострившемся лице под щетинистыми скулами упруго ходили желваки. Жгучим блеском горели в чёрных глазах торжествующие огоньки всякий раз, как немцы падали под огнём его пулемёта.

— Уй, маладец какой, наша комиссар! — провозглашал Арам. — Уй!