Маха или история жизни кунички

Незаметно пролетело лето. Вот уже первый заморозок, возвещающий о скором увядании природы, выбелил травы и запалил по склонам сопок многоцветные костры. На изумрудном хвойном поле, усеянном плотными смолистыми шишками, желтым пламенем заполыхали березы, осины. Яркими мазками заалели гроздья рябины, плоды шиповника. Во мху под елями сочно краснела брусника. Зазывающе кокетливо кивали рогатые букетики лещины. Колонии опят сплошь покрыли пни и валежины.

Все обитатели леса жировали на богатых кормах, готовясь к длинной зиме. Маха частенько посещала излучину реки, сплошь заросшую черемухой, и вот однажды, когда она забралась в самую гущу и принялась с удовольствием поедать остатки вяжуще-сладких ягод, неподалеку кто-то шумно засопел. Маха резко обернулась. На старой разросшейся черемухе колыхались ветки. Одна из них изогнулась и, описав крутую дугу, замерла между стволов, где на «троне» из веток восседал медведь. Причмокивая и довольно урча, он отправлял в громадную пасть подвявшие черемуховые кисти. Косолапый не утруждал себя лишними движениями и просто заламывал ветки.

Насторожив ушки, время от времени поглядывая на косматого громилу, Маха торопливо набила желудок и, не задерживаясь, вернулась на продуваемый увал…

День ото дня холодало. Порывистый ветер безжалостно срывал поблекшие листья. Обгоняя всклокоченные тучи, потянулись на юг, в теплые края, разномастные птичьи косяки. Привольно жилось теперь Махе в поредевших кронах. Похолодание принесло приятные перемены — исчезли, наконец, докучливые кровососы. Разоряя по ночам беличьи гнезда, она все реже спускалась на землю.

С наступлением темноты тайга оглашалась трубным ревом. Зычные, басовитые ноты, набирая мощь и силу, звучали слитно, напористо. Накаляясь первобытной страстью, рев взвивался до трепетно вибрирующих переливов и, не выдерживая напряжения, как бы скалывался, захлебывался шумным, сиплым стоном. Тайга и небеса на мгновенье замирали и откликались стозвучным эхом.

Это благородные олени-маралы, переселенцы с далекого Алтая, вызывали соперников на честный бой.

Маху их могучий рев не пугал, а когда он раздался совсем близко, то врожденное любопытство погнало ее туда, где на краю опушки, выбеленной луной, горделиво запрокинув на спину ветвистые рога ревел красавец бык. Рядом мирно паслись три ланки. Оборвав рёв на низком протяжном стоне, марал от избытка чувств запустил рога в заросли орешника и принялся крутить ими, спутывая ветки в узлы и тут же разрывая их на части.

В это время со стороны сопки послышался нарастающий треск. Маха проворно вскарабкалась на вершину сосны и оттуда увидела, как на открытый пятачок из леса выломился еще один бык. Белые, острые кончики его рогов угрожающе поблескивали.

Налитые кровью глаза горели как угли, ноздри трепетали, шерсть на загривке дыбилась. Увидев хозяина гарема, пришелец протрубил вызов, нацелил на соперника рога и, изнемогая от ярости, с силой забил копытами о землю. Угроза не подействовала, и тогда он ринулся в атаку, рассчитывая обратить хозяина в бегство, а самому завладеть ланками. Разогнавшись, он попытался боднуть острыми пиками незащищенный литой бок соперника. Но опытный боец отскочил в сторону и ответил точным, сильным ударом. Холостяк не устоял, повалился, но, быстро вскочив, вновь ринулся на противника. Оглушительный треск рогов то и дело заставлял вздрагивать Маху. Олени, сдавленно хрипя и фыркая, то разбегались, то вновь сшибались и, скрестив рога, топтались по кругу.

Трава на месте сражения была уже выбита копытами до земли. От разгоряченных, почерневших от пота тел поднимался пар. С губ хлопьями слетала пена.

Статный пришелец горячился, нападал безостановочно, но чувствовалось, что он выдыхается. Не так стремительны стали атаки, и он едва успевал уворачиваться от ответных ударов. Взмыленные бока ходили ходуном. Розовый язык вывалился наружу; рана на груди кровоточила.

Закаленный в турнирных боях хозяин гарема отбивался хладнокровно. Воспользовавшись тем, что соперник попытался перевести дух, неожиданно мощным броском оттеснил конкурента в кусты и, сделав резкое движение сильной шеей, повалил его наземь. Вскинулся на дыбы. Еще мгновение — затопчет, иссечет пришельца острыми копытами, но бессмысленная жестокость не в чести у животных.

Оставив посрамленного быка, он вернулся в общество притихших маралух, оглашая окрестности ликующим победным кличем. Поверженный соперник медленно поднялся и, не оглядываясь, удалился к глухой старице зализывать раны и восстанавливать силы, питаясь мясистыми стеблями и корневищами сусака[1].

3

Дни становились все короче, а ночи длиннее и холоднее. В тех местах, где ручей замедлял бег, берега уже обметало узорчатым ледком. Пронизывающий ветер обжигал черные оголенные ветки. Зима стучалась в помертвевший лес.