Махабхарата. Рамаяна

В то время был царь, повелитель державы,
Чьи жители так назывались: пандавы.

Пари́кшитом звали царя над царями,

Любил он охоту, борьбу со зверями.

Когда он в лесные заглядывал дебри,

Боялись его антилопы и вепри.

Однажды, пронзив антилопу стрелою,

За жертвой помчался он чащей лесною,

Забрел на глухие звериные тропы,

Но в темной глуши не нашел антилопы.

Еще не бывало, чтоб грозный и дикий,

Чтоб раненый зверь ускользал от владыки,

И царь, неудачей своей огорченный,

Блуждал, антилопою в лес увлеченный.

Страдая от жажды и долгих блужданий,

Отшельника царь увидал на поляне.

Отшельник сидел, молчаливый, суровый,

В загоне, в котором стояли коровы.

Сидел он, облитый сияньем заката;

К сосцам материнским припали телята.

Властитель приблизился к мужу седому.

Свой лук подымая, сказал он святому:

«Я — царь, я — Парикшит, я правлю страною.

Охотясь, пронзил антилопу стрелою.

Ищу я добычу, усталый, голодный.

Ее ты не видел ли, муж превосходный?»

Но старец в ответ не промолвил ни слова,

Молчанья обет соблюдая сурово.

Молчальник привел повелителя в ярость.

Презрел повелитель почтенную старость.

Отшельника мудрого предал он мукам:

Змею, что издохла, приподнял он луком,

Ее положил он святому на плечи,

Но царь не услышал от мудрого речи,

Отшельник царю не промолвил ни слова,

Ни доброго слова, ни слова дурного.

И выбрался царь пристыженный из чащи,

Сидел неподвижно отшельник молчащий.

Был сын у святого, он звался Шрингином.

Он был добронравным, почтительным сыном.

Могучею силой, умом наделенный,

Добра и любви соблюдал он законы,

Но, в гневе неистов, он вспыхивал разом,

И долго не мог успокоиться разум.

К познанию блага питая влеченье,

Он в доме жреца проходил обученье.

Трудясь неустанно, себя просвещал он.

Отца с позволенья жреца посещал он.

Учась, обретал он покой наивысший.

Вот слышит он речь от ровесника, Криши:

«Как ты, от жрецов родились мы сынами,

Так чем же гордиться тебе перед нами?

Мы знаньем священным, как ты, овладели,

Исполнив обеты, достигли мы цели.

Не смей говорить нам, безгрешным, ни слова,

Ведь ты от отца происходишь такого,

Который питается пищей лесною,

Увенчан издохшей, зловонной змеею.

Ужели себя ты причислишь к мужчинам,

Ты, отпрыск отшельника с трупом змеиным!

Не смей перед нами кичиться отныне,

У жалкого поводов нет для гордыни!»

Смеялся над юношей друг и ровесник,

Нежданного горя ликующий вестник.

Шрингин от обиды пришел в исступленье,

Вскипела душа, услыхав оскорбленье,

Но все же сдержал себя, глянул на Кришу

И молвил: «Впервые об этом я слышу!

Змея, говоришь ты, издохла, скончалась?

Но как же она у отца оказалась?

Кто старца решился подвергнуть мытарствам?»

Ответствовал Криша: «Владеющий царством

Подвижника предал неслыханным мукам,

Змею, что издохла, приподнял он луком,

Змеиное тело, при первой же встрече,

Седому жрецу положил он на плечи».

«О друг мой! — Шрингин произнес негодуя, —

Чтоб выслушать истину, силы найду я.

Открой мне всю правду, поведай мне слово:

Что сделал царю мой родитель дурного?»

И Криша поведал о трупе змеином,

О старце, что был оскорблен властелином.

Ровесника слушая повествованье,

Как бы превратился Шрингин в изваянье,

Стоял он, как бы небеса подпирая,

В глазах его ярость пылала живая.

Стоял он, поступком царя оскорбленный,

Обидой разгневанный и воспаленный.

Коснувшись воды посредине дубравы,

Он предал проклятью владыку державы:

«Владыка преступный, владыка греховный,

Повинный в злодействе, в коварстве виновный!

Владыка, не смыслящий в правых законах,

Владыка, позорящий дваждырожденных!

За то, что жреца оскорбил ты святого,

За то, что отца ты унизил седого,

За то, что, о царь, тяжело согрешил ты,

За то, что на плечи отца положил ты

Издохшей змеи непотребное тело,

Чтоб старца душа молчаливо скорбела, —

Пусть Такшака-змей властелина отравит,

Тебя в обиталище смерти отправит.

Ослушаться слов моих вещих не смея,

Придет он, — и гибель найдешь ты от змея!»

Так проклял владыку он в гневе и в горе,

Пошел — и с родителем встретился вскоре.

Отца он увидел в коровьем загоне:

Сидел он, смиренно сложивши ладони.

Сидел он, облитый сияньем заката.

К сосцам матерей прижимались телята.

На слабых плечах у святого темнело

Змеиное тело, издохшее тело!

Несчастье отца есть несчастье для сына…

Вновь яростью вспыхнуло сердце Шрингина.

Заплакал он в гневе, воскликнул он в горе:

«Когда о твоем услыхал я позоре,

Я проклял Парикшита, словом владея, —

Да гибель найдет он от гнусного змея!

Пусть Такшака мощный, для злобы рожденный,

Могучим заклятьем моим побужденный,

Придет и змеиную хитрость проявит,

Царя в обиталище смерти отправит!»

Отшельник Шрингину ответил печально:

«О сын мой, деянье твое не похвально.

Парикшит для нас — и закон и защита.

Пусть грубость его будет нами забыта!

Не нравится мне, что ты предал проклятью

Того, кто к державному склонен занятью.

Прощать мы обязаны без промедленья

Царей, стерегущих людские селенья.

Закон, если попран, виновных карает.

Сильнее он тех, кто его попирает.

Без царской защиты, без царской охраны

Мы знали бы горе и страх непрестанный.

Когда охраняет нас царь просвещенный,

Легко мы свои исполняем законы.

Народы закон созидают великий,

Участвуют в этом труде и владыки.

А мудрый Парикшит, как сам прародитель, —

Наш ревностный страж, неусыпный хранитель.

Меня он увидел в коровьем загоне,

Усталый, свое совершил беззаконье.

Молчал я, а путник нуждался в ответе:

Не знал о моем он суровом обете.

О сын мой, по младости лет согрешил ты,

Поступок дурной сотворить поспешил ты.

Твой нынешний грех не могу оправдать я,

Поступок царя не достоин проклятья!»

Ответил Шрингин: «Что свершил, то свершил я.

Пускай поспешил я, пускай согрешил я,

Одобришь ли гнев мой, отвергнешь ли властно,

Но то, что сказал я, сказал не напрасно.

Я молод? Согласен. Горяч я? Возможно.

Но то, что сказал я, сказал я не ложно!»

«О сын мой, — промолвил отшельник Шрингину, —

Я слово твое никогда не отрину.

Я знаю, ты правду во всем соблюдаешь,

Великим могуществом ты обладаешь,

Я знаю, что слово твое непреложно,

И если ты проклял — проклятье не ложно.

Отца наставленья в любую годину

Полезны и зрелому, взрослому сыну,

А ты еще горя не видел на свете,

Нуждаешься ты, о могучий, в совете!

От гнева и мудрость бывает незрячей,

А ты еще мальчик незрелый, горячий.

Я должен тебя наставлять неуклонно,

Хотя ты и мощный блюститель закона.

Живи же и пищей питайся лесною,

Беззлобно красой наслаждайся земною.

Кто любит людей, тот владеет вселенной.

Жестокий — силен, но сильнее — смиренный.

Пребудь милосерд и обуздывай страсти,

Тогда обретешь ты бессмертное счастье».

Так пылкого сына отшельник наставил,

К Парикшиту с вестью посланца отправил, —

То был ученик его, чистый и строгий.

Пришел он к царю и воскликнул в чертоге:

«О царь над царями, о тигр среди смелых!

В твоих, о властитель, обширных пределах

Отшельник живет, добронравный, спокойный,

Суровый подвижник, молчальник достойный.

О царь, положил ты при первой же встрече

Змею, что издохла, святому на плечи.

Простил он тебя, осенен благодатью,

Но сын его предал владыку проклятью.

Отец его старый не слышал, не ведал,

Когда он проклятью Парикшита предал:

«Пусть Такшака-змей властелина отравит,

Царя в обиталище смерти отправит!»

Отцу не под силу препятствовать сыну,

И вот он велел мне пойти к властелину.

Желая добра тебе, муж светлоликий

Велел мне поспешно явиться к владыке».

Когда повелитель услышал об этом

Подвижнике, преданном строгим обетам,

В отчаянье впал он, поник он в печали,

Раскаянья муки владыку терзали.

Не столь ему смерти страшна была близость,

Сколь мучила дела недоброго низость.

Сказал он посланцу: «Душа истомилась.

Иди, да подвижник дарует мне милость».

Чтоб сердце свое от тревог успокоить,

Дворец на столбе приказал он построить.

Собрал он бойцов, поседевших в сраженьях,

Собрал он жрецов, преуспевших в моленьях,

Собрал во дворце и врачей и лекарства,

Сидел и вершил он дела государства,

Собрал мудрецов и внимал их советам…

Главу «Махабхараты» кончим на этом.