Махатма Ганди

Лорд Хардинг, королевский наместник в Индии, был впечатлен размахом борьбы. «Индийским участникам сопротивления в Африке сочувствует вся Индия и те, кто, как и я, не будучи индийцами, любят ваш народ» [118], — заявил он. Он потребовал провести расследование по фактам жестокого обращения. Поскольку в следственной комиссии не было ни одного индийца, недавно освобожденный Ганди заявил протест и начал планировать новую кампанию. Было решено, что посредниками выступят Эндрюс и Персон, сочувствовавшие движению. Выводы комиссии были в пользу индийцев, и в конечном счете после множества переговоров между Смэтсом и Ганди (который в очередной раз согласился поверить правительству и отложить задуманный марш) главные требования были удовлетворены. Конечно, полная свобода проживания, торговли и собственности, право переезжать из провинции в провинцию (свободы, которые индийцы хотели включить в борьбу сатьяграхов и от чего мудро отказался Ганди, предпочитая сосредоточиться на одной конкретной цели) предоставлены не были. Зато индийцы добились раз и навсегда отмены пресловутого налога в три фунта, а индийские браки были узаконены. Но главное, как говорил Ганди в своей прощальной речи (произнесенной перед уже окончательным отъездом), — они не только боролись за конкретные статьи закона, они отстояли абстрактный принцип равенства рас, смыли «расовую грязь».

Движение гражданского сопротивления одержало победу. «Это сила, — писал Ганди в «Индиан опинион», — приняв всемирный размах, перевернет социальные идеалы, уничтожит деспотии и нарастающий милитаризм, под игом которого гнутся и стонут народы Запада и который грозит захлестнуть даже народы Востока».

18 июля 1914 года Ганди уехал из Южной Африки и вернулся на родину, сделав остановку в Лондоне. Ему было 45 лет. 20 лет назад он уехал из Индии, и теперь она стала ему чужой. С ним ехали Калленбах и, разумеется, Кастурбай. На фотографии, сделанной в 1915 году, они изображены вдвоем: Ганди и его жена, он — прямой, моложавый, одетый по-индийски, с тяжелым тюрбаном на голове, она маленькая, с огромными глазами, со страдальческим выражением на красивом лице.

Перед отъездом он отправил генералу Смэтсу пару собственноручно сделанных сандалий. Много лет спустя, в 1939 году, когда Ганди исполнилось семьдесят, тот вернул их в качестве дружеского жеста. Присоединяясь к хору поздравлений, Смэтс написал:

«Должен откровенно признать, что его деятельность стала для меня тяжелым испытанием. Ганди… разработал новую технологию. Его метод заключался в намеренном нарушении закона и организации массового движения… Огромное число индийцев должно было сесть в тюрьму за противозаконное поведение, и сам Ганди добился — к чему, без сомнения, и стремился — периода покоя и отдыха в тюрьме. Для него всё разворачивалось согласно его плану. Я же, гарант закона и правопорядка, оказался в ужасном положении, когда приходится соблюдать относительно непопулярный закон, даже если в конце концов придется потерпеть полное поражение в момент отмены этого закона» [119].

Что же касается подарка Ганди — пары сандалий, Смэтс заметил с юмором, что носил их летом из года в год, хотя и не чувствовал себя достойным пойти по стопам «столь великого человека».

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ИНДИЮ. УСИЛЕНИЕ МОЩИ (1915–1920)

9 января 1915 года Ганди сошел на берег в Бомбее, соотечественники устроили ему триумфальный прием, а правительство вручило несколько медалей. Его ждал друг Гокхале, предложивший ему вступить в основанное им общество «Слуги Индии» — небольшую, тщательно подобранную группу интеллигентов и общественных работников, но попросил в течение «испытательного срока», длившегося год, не высказываться на политические темы. Ганди охотно согласился, тем более что, прежде чем перейти к действию, ему надо было поразмыслить над положением Индии.

Каким образом Ганди, так долго отсутствовавшему в Индии, еще малоизвестному в широких народных кругах, удалось за несколько лет, еще до конца десятилетия, настолько завоевать доверие индийского народа, что по малейшему слову за ним шли миллионы людей? Не облеченный никакой официальной властью, он был могущественнее главы государства, его почитали как святого, даже как бога. Известие о голодовке (а он часто устраивал голодовки) погружало всю Индию в тревожное ожидание.