Махатма Ганди

Ашрам, напишет он позже, — это «совместная жизнь в религиозном духе». Религиозном? Речь не о выполнении обрядов, но о соблюдении нескольких простых правил поведения и принесении обетов (по типу тех, что соблюдали последователи джайнизма — распространенной религии в Гуджарате, родном краю Ганди): говорить правду, не применять насилия, не красть, не иметь собственности (потребности должны быть сведены к минимуму), соблюдать целомудрие (как часть более широкого правила, ведущего к отстраненности, с опорой на строгую диету, физический труд, служение обществу, молитву и сон, что не помешало некоторым критикам разглядеть в этом требование, продиктованное прежде всего недоверием Ганди к сексуальности). Суровая и деятельная жизнь под руководством Бапу — отца: это звание он предпочитал Махатме. Ашрам был местом опытов в духовной сфере, но и лагерем подготовки армии ненасилия: Ганди собирался сформировать там сатьяграхов, которые, наряду с «товарищами», которых он сам отобрал и приблизил к себе, помогут ему во время кампаний, проводимых по всей Индии, или распространят его влияние и его методы — его конструктивную программу — вплоть до самых глухих деревень.

«Он разослал нас по деревням, и селения загудели от деятельности бесчисленных посланцев новой религии действия. Оживившись, крестьянин выглянул из своей скорлупы бездействия. На нас это подействовало иначе, но также глубоко, ибо мы впервые увидели поселянина в обстановке его саманной хижины, неотступно преследуемого костлявым призраком голода»[139].

Кто были его ученики? Дети и старики, преподаватели из американских университетов, европейцы, проникшиеся чувством абсолюта или поддавшиеся скептицизму, люди из самых разных каст. Семью неприкасаемых в их число тоже приняли — поистине революционный жест со стороны Ганди. Кстати, из-за этого возникло множество проблем, источники средств моментально пересохли, и лишь чудесное заступничество (в который раз!) смогло спасти ашрам: некий незнакомец внес сумму, которую можно было растянуть на целый год; это был один фабрикант текстиля, замечательный человек, ставший другом Ганди.

Во время годичного испытательного срока Ганди держался в стороне от политики. К концу этого периода он еще какое-то время находился в тени.

Из осторожности он отклонил предложение вступить в Союз добровольных служителей нации[140]. Очевидно, что стиль и перспективы разных движений на политической арене того времени были не столь дерзки и непреклонны, как его собственные. Лучше действовать в одиночку, чем находиться на вторых ролях.

«На этом этапе моей жизни, когда определились мои воззрения на ряд моментов, я мог вступить в какую-либо организацию, лишь чтобы повлиять на ее политику, а не для того чтобы подчиниться ее влиянию. Это не означает, что я замкнул свой ум и отвергал новые знания. Я лишь настаиваю на том, что эти новые знания должны были быть особенно ярки, чтобы ослепить меня»[141].

Иначе говоря, он не имел никакого намерения поступить под чью-либо власть: главная цель — познакомить Индию с методом, который он испробовал в Южной Африке, проверить, до какой степени возможно применить этот метод в Индии.

Он отказался участвовать и в новом движении за автономию[142], возглавляемом Анни Безант (с ее теософской доктриной он познакомился в студенческие годы в Лондоне). 4 февраля 1916 года, вероятно, заблуждаясь по поводу его целей, она пригласила его на открытие индусского университета в Бенаресе, который сама основала. В зале и президиуме сидели студенты, махараджи-меценаты, пандиты[143] в пиджаках. Ганди выступил с речью и устроил скандал, сказав каждому, что о нем думает. Ему не дали договорить. Князьям, осыпанным драгоценностями, он заявил: «Индии не видать спасения, пока вы не снимете эти украшения и не отдадите их на хранение индийскому народу». Крупным землевладельцам: «Не может быть истинной автономии, если мы забираем у крестьян — или позволяем забирать другим — плоды их труда. Наше спасение в руках фермера. Ни адвокаты, ни врачи, ни богатые собственники его не добьются». Студентам: «Мне стыдно и глубоко унизительно… обращаться сегодня вечером к своим соотечественникам на чужом для меня языке». Он еще продолжал какое-то время, указывая элегантному собранию на то, что независимость дадут не деньги и не красивые слова, и не наглость, а сила примера — умение владеть собой, от чего они далеки, и он им это докажет. Этой речью Ганди сжег свои корабли и утвердил свою репутацию. Это была речь преобразователя общества, который обнажал язвы своей страны, чтобы излечить их — в этом ему отдавали должное, хотя еще и не воспринимали всерьез.

«Он одевается, как кули, отказывается от всякой карьеры лично для себя, живет практически без средств, это чистой воды фантазер», — записал в своем дневнике в 1917 году госсекретарь по делам Индии в правительстве Великобритании Эдвин Монтегю.