Махатма Ганди

Термины, уходящие корнями в религиозное прошлое, нравились крестьянам, но не нравились интеллигенции: чтобы изменить общественный строй, лучше полагаться на партии, чем на ненадежное самообладание (в этой связи на ум приходит фраза Оруэлла по поводу гандиевской доктрины: «Мысль о том, что люди способны откликнуться на великодушие, следует серьезно пересмотреть»[239]). Однако, как признал Неру после смерти Ганди, «речи Гандиджи о “Рам радже” принесли революцию в миллионы домов, хотя люди не вполне это осознали». (Точно так же, хотя он редко осуждал систему каст как таковую, разве что под конец жизни, и то с оговорками, вся система, по словам Неру, оказалась подорвана его настойчивыми стараниями улучшить положение неприкасаемых.)

Но сам Ганди, идеализируя свой поселок, прекрасно знал, что за ним пойдут не все. Его мечты были сильнее этой уверенности:

«Только в простоте сельской жизни к нам может прийти представление об истине и ненасилии. Простота заключается в прялке и во всем, что с ней связано. Меня вовсе не пугает то, что мир движется в противоположном направлении. На самом деле, когда ночная бабочка приближается к своей судьбе, она кружит все быстрее и быстрее, пока не сгорает. Возможно, что Индии не удастся избежать кружения ночного мотылька. Мой долг — пытаться до последнего вздоха спасти Индию, а через нее и весь мир от этой участи»[240].

«Простота» — ключевое слово идиллической картинки мира и благоденствия, идеала, заключенного в старом порядке и легендах. Мечта, которую предстояло осуществить весьма практическими методами. Смесь утопии и рассудочности, двойная способность воспламенить воображение и поощрять надежду идеалом, «сделать невероятное возможным» и изменить реальность действием.

Каждый поселок должен стать автономным — «полномочной республикой». Каждый поселок должен быть самодостаточным. Независимым в плане жизненных потребностей, обеспечивающим себя одеждой и пропитанием — хлопком и овощами, — а в остальном должна быть взаимозависимость. Его деятельность будет по возможности организована на основе ассоциаций; в каждом поселке будут своя школа, свой театр, свой дом собраний. Начальное образование будет бесплатным и обязательным; улаживанием споров займется выборный панчаят. И Ганди расписывал свою фантазию: это будет не пирамида, основание которой поддерживает вершину, а «океанский круг, центром которого станет человек, всегда готовый отдать свою жизнь за свой поселок, который всегда будет готов погибнуть за круг поселков, пока всё вместе не превратится в единую жизнь, состоящую из отдельных людей, не агрессивных и не надменных, а смиренных и проникнутых величием океанского круга, неотъемлемой частью которого они являются».

Однако вместо этого совершенного существования Ганди, путешествуя по стране, видел лишь крайнюю нищету, нравственное разложение, пьянство, наркоманию, насилие, отвратительную нечистоту, сезонную безработицу… Он плакал, когда узнал из труда известного бенгальского писателя Р. Ч. Датта «Экономическая история Индии», как процветающее кустарное производство в деревнях было уничтожено Ост-Индской компанией в интересах британской промышленности. Центр тяжести теперь переместился с 700 тысяч поселков, где проживало подавляющее большинство населения, к нескольким большим городам — по мнению Ганди, искусственным нагромождениям, которые жили за счет эксплуатации деревни, паразитам, сосущим их кровь. Города, где властвовал паразитирующий класс (опять это слово) посредников, мечущихся между оккупантом и индийским народом, на самом деле служили распространению иноземного влияния, от которого Индия должна была освободиться, чтобы обрести себя, свое настоящее лицо. Во время «большого процесса» он заявил:

«Никакие софизмы, никакое жонглирование цифрами не может затушевать тот очевидный факт, что во многих деревнях бродят скелеты. Я не сомневаюсь, что Англии и жителям городов придется ответить перед Богом, если он есть, за это преступление против человечества, которому, возможно, нет равных в мировой истории»[241].

Для борьбы с этим злом он собирался предложить, с одной стороны, промышленную децентрализацию и возрождение деревенского пряжения и ткачества, а с другой — возвращение к чарху; эта инициатива, вызвав некоторое воодушевление, в конце концов угасла. Прихоть романтика, мечтающего возродить прошлое? Или «конкретная попытка сократить бедность и улучшить условия жизни в деревне»? И то и другое, а еще третье: «Эта кампания заставила Индию подумать о бедном крестьянине как о человеческом существе… и уяснить себе главную истину: настоящим признаком прогресса и свободы в Индии служит не появление определенного числа миллионеров, а изменение положения и условий жизни крестьянина»[242]. Каковы критерии прогресса: возникновение крупных состояний или отсутствие бедности?