Махмуд-канатоходец

Сначала людям казалось, что успехи приезжего пахлавана — случайное везение. И неожиданно, где-то между третьей и пятой схваткой, посетители зурханы поняли, что гость — замечательный борец. Не стесняясь присутствием правителя, зрители стали бурно проявлять свой восторг. Борцы терялись, от волнения делали ошибки и налетали на бесчисленные ловушки, расставляемые хладнокровным противником. Махмуд боролся без передышки. Не успевали смолкнуть приветствия в честь очередной победы, как он снова выходил на арену. В его стойке была та кажущаяся небрежность, которая поражает неопытных болельщиков. Он стоял, пригнувшись к полу, руки свисали вниз и еле заметно двигались. Двигалось что-то у плеча, вдоль спины играли мышцы, и непонятно было, что сделает борец в следующее мгновение. Он мог войти в обычную стойку, чтобы ловким зацепом или подсечкой опрокинуть врага. Он мог молниеносно нырнуть вниз и захватить ноги противника. Каждое его движение сулило поражение опытным противникам и таило в себе причины восторга зрителей.

После восьмой победы Махмуда правитель города приказал остановить борьбу и сам спустился на арену.

— Вы позорите нас,— сказал он борцам.— Ни один из вас не показал ничего такого, что вы показывали раньше. Разве вы забыли все, чему учились? Объявляю нашу волю. Знайте: за победу я даю пятьсот золотых.

Одноглазый владелец харчевен был следующим. Он сбросил халат и удивил Махмуда своим огромным обвисшим животом и множеством металлических и костяных амулетов, четок и медальонов на шее, на руках и даже на животе. Одноглазый начал молиться. При каждом поклоне побрякушки позванивали и постукивали друг о дружку.

Махмуд стоял в противоположном конце арены и ладонью растирал мышцы.

Краснобородый судья, не дожидаясь конца молитвы, нашептывал грузному владельцу харчевен:

— Никто не применил еще кружения. Закрути его, как ты умеешь, и он пропал. Ведь ты можешь. Или, еще лучше, ухвати его за руку и дерни, как я учил. Никто не заметит, а он останется без руки дней на пять. Ухвати с вывертом.

Негр Али слышал шепот судьи, но не мог вмешаться. Он понимал, что, даже в случае если будет применен запрещенный вывих руки, никто не посмеет возразить, а он, раб, и подавно.

Потом судья подошел к Али.

— Слушай,— сказал он.— Ты помнишь, что за победу обещано пятьсот золотых — половину того, что ты сам стоишь.

Наконец ударил барабан, и противники вышли на середину.

Одноглазый был в полтора раза тяжелее Махмуда. Начинать борьбу за победу он решил с запрещенного приема. Перс долго отступал, норовя ухватить Махмуда за руку, и вот, выбрав удобный момент, рванулся вперед. Махмуд разгадал замысел врага. Он отскочил и, пока противник не оправился от промаха, вошел в ближнюю стойку. Так было безопаснее. Тогда перс решил применить кружение. Без особого труда он оторвал Махмуда от земли и закрутился с ним все быстрее и быстрее. Тела атлетов мелькали перед зрителями, а потом слились в один сплошной клубок.

Судьба Махмуда, казалось, была решена. Если кружение удалось, противника можно считать лежащим. Глухо топали ноги по упругому глиняному полу арены, слышалось пыхтение толстяка да побрякивание амулетов. Все остальные звуки замерли.

Вдруг перс выставил ноги, и оба борца рухнули на пол. Мгновение ничего не было видно, и правитель радостно вскрикнул.

Однако радость оказалась преждевременной. Лопатки хорезмийца не коснулись пола: он упал лицом вперед и, скользя, словно ящерица, выбрался из-под грузного противника.

Через несколько мгновений борцы вновь оказались в стойке. Опять началась разведка. Они ходили по арене, как тигры. На этот раз развязка наступила еще раньше. Вперед рванулся Махмуд. Теперь зрители увидели излюбленный прием хорезмийца. Это было то же самое кружение. Только Махмуд кружился куда быстрее и дольше. Слуга докладывал правителю:

— Он кружит полминуты! Минута! Две! Две с половиной!

Наконец Махмуд почувствовал, что еще немного — и он не сможет удержать тяжелого перса. У противника, видимо, кружилась голова, и он потерял волю. Тогда Махмуд вывернул его в воздухе и кинул на арену лопатками вниз. Перс летел, словно камень из пращи. Он упал всей спиной, так что дожимать его не понадобилось. Пролежав неподвижно несколько долгих для зрителей и коротких для Махмуда секунд, борец встал, шатаясь, пересек арену, неуклюже перелез через барьер и, распихав зрителей, направился к выходу.

Зал бесновался. Восторженные крики смешались с воплями, что Махмуд не борец, а шайтан, что это дьявол, что это джинн, ибо человек не может совершить такое.

Правитель Тегерана подозвал Махмуда к себе:

— Скажи, пахлаван, приходилось ли тебе знать поражения?

— Пока нет.

— А приходилось ли тебе встречаться с богатырем Палван-ата?

— Нет,— ответил Махмуд,— если не считать тех случаев, когда я смотрел в зеркало или в тихую воду колодца.

Правитель соображал не очень быстро. Он был последним, кто понял, что Махмуд и Палван-ата — одно и то же лицо. Но зато, когда понял, побледнел и затрясся в бессильной ярости.