Махно

Повторим. НЭП ввели не после Гражданской войны. Совсем иначе. Гражданскую войну прекратили введением НЭПа. Ортодоксальные кремлевские коммунисты под давлением вооруженного народа и всеобщего саботажа пошли на компромисс с народом, на соглашение.

Хрен с вами, граждане, получите себе вот это и вот это. Но командные высоты все за нами!

Ладно, давайте хоть так, согласились граждане.

…А параллельно с объявлением и введением НЭПа объявлялись амнистии «мятежникам» и «бандитам». Всё, по нолям, забыли старое, иди работай так, как хотел. Не тронем.

Пятый Всеукраинский съезд советов также объявил «амнистию-прощение всем бандитам, которые добровольно явятся до 15 апреля». Печатали в газетах, распространяли листовки, сбрасывали порхающие листы с аэропланов над лесами и клеили на заборы. Амнистию продляли, потом еще продляли.

И это сработало.

Обнимались, прощались, долго смотрели вслед. Бросали оружие и измученно, с робкими счастливыми надеждами, возвращались до дому.

Больше у Махно армии не было. Так, группа верных и отчаянных, беззаветные революционеры и закореневшие головорезы.

Преданный, как пес, Левка Задов. Улыбчивый и хищный до оледенения Федька Щусь.

И жена Галя.

Последний штурм

Война кончилась. Но не сразу это понималось. Семь долгих лет прошло с последнего «мирного» лета 1914. Это было — в другую эпоху, в другом мире, за неизмеримой далью неслыханных дел. Выросло и вжилось в окружающую круговерть новое поколение — не знающее толком ничего, кроме умения убивать и выживать. Это было для них — как наркотик, как любовь, как русская рулетка. Шершавые волки, солдаты удачи, профессионалы войны. Те, кто доберутся до заграниц, будут как магнитом тянуться во Францию, сбрасывать старые имена и биографии при вступлении в Иностранный Легион: сгинут в боях на всех континентах или доживут спокойную старость скромными французскими пенсионерами.

Сейчас эта братия сбивалась вокруг Махно. И сейчас он принимал всех. Это были отпетые души, бойцы высшей пробы. Потерявшие всех родных крестьяне, позабывшие дом солдаты, бравирующие близкой смертью анархисты-черноморцы, опьяневшие от садизма пленные мадьяры и ненавидевшие большевиков лютей гибели казаки. Есть люди, не приемлющие поражение и не смиряющиеся ничем.

— Мы ще посмотрим, хлопци, — сказал Махно даже весело, хлебал кулеш из котла: скрывались в днепровских плавнях.

— Глотки порвем кому хошь, — сказал Щусь.

— И уйдем от кого угодно, — подтвердил Задов.

Две сотни было у батьки, при паре тачанок. Об артиллерии забыли и думать.

— Делать надо то, чего от тебя не ждут, — сказал Аршинов-Марин.

— Вот в Харькове-то нас и не ждут, — сплюнул Махно и дурашливо почесал в галифе.

— Чешется у тебя, батько?

— А и почешем!

План выглядел так запредельно, из-за грани смерти, в пасть которой сами совались, что стали смеяться: а, кураж пошел! Всерьез? А вот да!

— Шо мы, мало городов брали? Или Харьков их больше?

— Через села пройдем, батько, людей подымем.

— В Харькове арсенал. Нам только арсенал взять и раздать оружие населению, а там заполыхает.

И вдруг почувствовали, да и все время знали — не заполыхает. Ушло время, вышел огонь.

«А хоть порубаем гадов, чтоб знали, что живы мы!»

…В четвертом часу утра, лишь отбелило восток и обрел серую полупрозрачность воздух, полтысячи конных с двух направлений влетело в сонные улицы. Звенели подковы, гремели выстрелы, трещали по булыжнику колеса тачанок, и леденящий визг парализовал город:

— Махно!

Срублен случайный ночной патруль. Одним взводом заняли станцию, прямо в вокзале расстреляв красноармейцев. В одном белье забегал в казармах гарнизон, расхватывая винтовки.

Магия имени была велика. Неужели опять воскрес из пепла, взял город? Хуже смерти не бывать, а смерти не миновать.

Но силы были слишком неравны. Хлестнули пулеметы со стен арсенала. Беглый огонь из окон казарм сменился густыми залпами. Захваченный на станции бронепоезд был с холодным паровозом — и хотя десяток рванувших в городе снарядов добавили паники, но изменить ничего не могли.

— Большой гарнизон, заразы, — тяжело дыша, Махно вогнал в маузер новую обойму. Звенели стекла Харьковского Совета, кругло и гулко лопнули в комнатах гранаты.

Группа Щуся с наскоку взяла было двухэтажный особняк ЧК, но из флигеля рядом пачками били неизменные латышские стрелки, а свои люди наперечет.

— Ну шо? Гульнули? Уходим пока!

Это был классический ночной налет конницей. Не дать сонному врагу опомниться и попробовать перехватить все жизненно важные места. Не перехватывались. Глубоко в подсознании сидело: все равно как красные опомнятся — срываться надо…

…Местная власть скрывала позор всячески. Махно считался окончательно ликвидированным! За налет на столицу Украины командование местных (республиканских, то есть) ЧК, ЧОН и Р.К.К.А. — могло и под расстрел угодить! Кого проворонили? Кого дезинформировали?!