Махно и его время

О подвигах Нестора Каландаришвили написано предостаточно. Нас же интересуют причины перерождения любимого крестьянами и рабочими партизанского командира в верного слугу большевистского режима. Ведь он не был одинок в своём выборе. Тем же закончил свой путь «последний гайдук» Бессарабии Григорий Котовский… И любимец черноморских матросов анархист Борис Мокроусов, через четверть века получивший звание Героя Советского Союза…, матрос-балтиец Павел Дыбенко залил кровью родной Кронштадт, восставший против большевиков в 1921-ом г. Все остальные народные вожаки, народом выдвинутые, а не Москвой назначенные, в конце концов пали жертвами троцкистско-ленинской «борьбы с партизанщиной»».

И. Подшивалов считает, что «главная причина падения Каландаришвили заключается, на наш взгляд, в том, что сибирский Дедушка никогда не был по-настоящему идейным анархистом. Кондотьер революции, он примыкал к тем, кто «забирал круче», не вдумываясь, чем это может закончиться»[833]. Стоило Каландаришвили получить почёт и ответственные посты у большевиков, встретиться с Лениным (как не вспомнить встречу Ленина и Махно), и он окончательно перешёл в стан большевизма.

При всей справедливости слов И. Подшивалова, такое объяснение недостаточно. Во-первых, разделение героев гражданской войны на тех, кого «приручили», и кто «пал жертвой», в большинстве случаев не связано с анархической идейностью. Большинство «народом выдвинутых» советских командиров всё же приняло власть компартии как наиболее понятную их неискушённому в теории солдатскому мышлению. Даже такой классический красный генерал, как Будённый, был «народом выдвинутым», а Москвой только утверждённым — и не без проблем. Но в конце концов он принял коммунистический централизм. В то же время среди жертв «борьбы с партизанщиной» были далеко не только «по-настоящему идейные анархисты», но и «беспартийные большевики», в какой-то степени «кондотьеры революции» — достаточно вспомнить командармов И. Сорокина и Ф. Миронова. Большевики тоже учились — и приручать «кондотьеров», но и, если обстановка позволяет, превентивно расправляться с колеблющимися. А ведь ни Сорокин, ни Миронов, ни Думенко идейными анархистами не были. В этом смысле судьба Каландаришвили тоже не была гарантирована — не срази его пуля повстанца, он после очередного конфликта с каким-нибудь чиновником мог оказаться и в ОГПУ.

С другой стороны, вполне идейные анархо-коммунисты могли прийти к большевизму, как, например, Я. Новомирский. Ярким примером такой эволюции станет также близкий товарищ Махно П. Аршинов.

Таким образом, логика революции делила людей на своих и чужих вне прямой зависимости от их приверженности анархо-коммунизму. Человек мог встать на пути государства, почувствовав, что оно душит «его» революцию, а мог прийти к большевизму, исходя из логики своей идеологии.

Как раз анархо-коммунизм открывал перед человеком две дороги — к антиавторитарному социализму либо к коммунизму. А вот к белым — ни-ни. Каким бы ни был Каландаришвили «кондотьером», а Махно — то союзником, то врагом большевиков, но они не могли даже тактически подчиняться белым. И это — их принцип, через который они не переступали.

Практика революции показала анархистам, что сразу достичь анархии и коммунизма не получается. Значит, нужно либо выбирать что-то одно (отсюда — выбор части анархистов и левых эсеров в пользу коммунизма), либо бороться за более скромные цели, «переходное» общество — синдикализм, самоуправленческий социализм.

До анархии — долгий путь. Да и до коммунизма оказалось не ближе.