Махно. II том

– Ну, вы, Ашотик, даёте! – восхитился Строгов. – впрочем, вам простительно. А вот им, увы… Царь Пётр Фёдорович – это же внук Петра первого и внучатый племянник Карла двенадцатого. Муж Екатерины – второй. Он любил скрипку. Владел ею довольно виртуозно. И поигрывал на ней Баха. Очень любил, понимаешь, баховскую «Дорожную». Пар-рам-ба-рам-паррай-ра-пум-барай-ра… Леонтий Иванович. Дорогой! Вы же вылитый, вы слышите, вылитый Пётр-третий! Леонтий Иванович, берите скрипку и смычок и садитесь. Садитесь, дорогой! – Строгов похлопал в ладоши. – Так, всё! Отставить разговорчики! Всё, хватит, поговорили. Распределились! Приступаем! Пишем гольштинца. Мужа Екатерины Великой! Исторический сюжет! Курсовая работа. Кто не сделает, тому зачёта не видать. Чтобы к концу сегодняшнего занятия у всех на холсте был гольштинец. Кто не успел, тот опоздал. А все опоздавшие – за проходную.

– Нет, Иван Артурович, лучше – за МКАД, – предложил Федя.

– Правильно, все пойдут за проходную, а ты, как самый одарённый, – за МКАД. Так всё. Шутки в сторону. Начали. Я пошёл. Через два часа зайду. Проверю.

Строгов решительно покинул аудиторию. Но дверь вновь резко открылась. На пороге появилась инспектор учебной части Альбина Ангальтская с журналом и авторучкой в руках.

– Та-а-ак… Кого у нас сегодня нет? – Она прошла по аудитории, делая пометки в журнале. – Не забудьте, сегодня у вас зачёт по истории костюмов. Чтобы все были как один. Я проверю. Всё. Работайте, – она вышла столь же стремительно, как и вошла.

– Ф-ф-ф-у-у-у… Наконец-то ушла! – облегчённо вздохнул Стасик Иогансон, – вот уж персонаж. Настоящая самозванка.

– За что ты её так не любишь? – с улыбкой спросил Леонтий Иванович.

– Да, натуральная самозванка. Ни образования, ни ума, ни фантазии, а командует, словно академик.

– Слушай, Галина. А чем тебе не нравятся разбойники и бунтовщики? – обернулся к Серебряковой Вася Бурлюк, – яркие персонажи. Рисовать одно удовольствие.

– Не люблю бунты и революции, – ответила Серебрякова.

– Вот-те… Да ты же сама первая революционерка! – сказал с улыбкой Коля Дейнека.

– Здр-а-а-а-асте. С каких это дел? Ххо! Я и революционерка? – возмутилась Галина.

– А то нет? Ты же за два года пятерых любовников поменяла, – подкинул информацию Сашка Куприянов и рассмеялся.

– А это не твоё дело. Нечего подсчитывать. И хватит лыбиться! – возмутилась Галина.

– Да причём здесь я, если это заметили даже первокурсники! – не унимался Куприянов. – Кстати, твой любимый Пётр-первый с его реформами и методами был настоящим экстремистом и революционером.

– Да и по характеру, если бы не был царём, то, наверное, стал бы разбойником, – высказал предположение Илья.

– Ну, это не факт! – возразил ему Федор, – просто он получил аристократическое воспитание. Привык, чтобы ему во всём потакали. Не терпел возражений. А разбойником он не стал бы, так как здоровье у него было не шибко крепкое.

– Как это не крепкое? – с возмущением в голосе спросила Серебрякова.

– Да вот так… Его слабым звеном была собственная опорная система.

– То есть? Что бы это могло значить? – удивилась Мухина, – расшифруй.

– Его стопа не соответствовала росту, – продолжил Фёдор, – поэтому он и ходил с посохом. Но, что касается тебя, Галюсик, то ты сама себе противоречишь. Своей влюблённостью в Петра ты точно стопроцентная революционерка.

– Да, прям уж там! Как же. Уже и ярлык навесили, – не сдавалась Серебрякова. – Я, между прочим, не увлекаюсь, как некоторые, композиторами – сочинителями революционных песен.

– Поэтому ты увлекаешься Чайковским, и думаешь, что твой Чайковский не революционер? – спросил Костя Сомов.

– Костян, думай, что говоришь, – подала голос Мухина, – Чайковский не писал «Марсельез» и «Варшавянок».

– А кто как ни он ввёл в музыкальную практику принцип расходящихся октав? А это уже революционный шаг, – сказал Мишка Малевич.

– Ну, ты прогнал, – возмутилась Катя Яхонтова. – Тебя послушаешь, так и изобретатель стиральной машинки тоже революционер?

– А то, нет! Да любое изобретение есть революционный акт. Если бы мы развивались только эволюционно, мы бы до сих пор не вылезли из пещер, – произнёс Илья Ефимов. – Революции нас окружают. И очень точно по этому поводу сказал Виктор Гюго в своём «девяносто третьем годе»: «революция есть имманентная сила, которая теснит нас со всех сторон, и которую мы называем необходимостью». Человек вообще рождается уже революционером.

– С какого перепугу ты это вывел? – спросила Мухина.

– А с такого, что он преодолевает одно состояние, входит в другое, причем с кровью, – продолжал Илья.

– Ты, конечно, вместе со своим Гюго, сказанул, как будто кило мыла отвесил. Но может, хватит языком трепать? Революция, революция… Треполюция! Надоело! – зло сказал Федя Герасимов.

– А ты, что хочешь сказать, что ты эволюционист? – смеясь, повернулся к нему Витя Крылов. – Ну, если так, тогда отдай мне свой мотоцикл. И не звони по десять раз на дню по телефону. Не любишь разбойников. А на одном из твоих пейзажей, я заметил, очень уж так душевно выписан вулкан.