Маки на стене

– Для кого вы это писали, и вот это?  – Лернон начал показывать ему все, что принес, включая его последний рассказ.

– Для вас, – улыбаясь ответил он и пристально посмотрел на Лернона.

– Вы знаете меня?

– Для вас, для читателей,– пояснил Палыч и медленно начал ходить по палате кругами, – Все писатели пишут для вас. Только мало кто этому рад, и мало, кто это ценит и понимает искренне и от души.

– Поверьте мне, у вас есть поклонники,– нервно сказал Лернон, – так зачем и кому вы это писали?

– Я писатель, и вряд ли прилично такое спрашивать у писателя. Зачем вы пишете? Я пишу, потому что я пишу. Я таким сделался, пишущим. Вы меня таким сделали.

Лернон достал несколько фотографий и начал показывать их старику. На первой был изображен творец.

– Вам знаком этот человек?

– Нет, а кто это?– Александр пристально присмотрелся к изображению и улыбнулся.

– А это, – И Лернон показал ему фото первой жертвы, потом второй, третей. А это, а это, а это?

– Кто эти милые дамы? – Недоумевал больной. В выражение его старческого лица не было и тени боли или сомнения. Не было страха, была только заинтересованность.

–Я расскажу вам про искренность, – вдруг сказал больной.

– Я слушаю,– Он решил не торопить сумасшедшего, возможно, что-то и выплывет стоящее.

– И уж лучше бы из тумана вышла та самая пресловутая белая лошадь, – отстраненно и полушепотом, начал говорить старик,–  с ней бы, определенно, можно было бы поговорить. Я бы сказал ей:

Лошадь, я так устал, иногда я просыпаюсь утром и чувствую себя так, как будто всю ночь грузил мешки с картофелем. Я принимаю душ, я одеваюсь, я смотрю им всем в глаза и что -то говорю. Но ведь им плевать. Они могут сочувственно махать головой, натянуто улыбаясь соглашаться со мной, или не соглашаться. Они могут слушать меня, и даже, я подозреваю, иногда и слышать. Они , как и этот туман всегда рядом, но в сущности своей вода, вода растворенная в воздухе.  Жизнь в полноэкранном режиме, модное нынче увлечение. Всегда быть в тренде, позиционировать себя, не уставать, не склоняться, не просить не верить. Быть сильным. А если я слабый? Если мои сухожилия трещат по швам от вашей любви? – Он так пристально и вопросительно посмотрел при этом на Лернона, что у того сердце замедлило свой темп.

– Как мне выжить в этом муравейнике, – Продолжал больной,– если я не муравей. А если они ЭТО знают? Почему не убьют меня, не скормят своей королеве? Чего ждут?

Я всматриваюсь, но ее нет, нет белой лошади, и мне становится немного уныло от того. Она бы точно поняла меня, и я бы понял это по ее умным глазам, я поняла тебя, говорила бы она, я поняла. И ты мог бы даже молчать я бы и так все поняла. Потому что ты пахнешь искренностью. Иногда , какой-нибудь человек впрягает меня в телегу и хлещет по бокам плетью, но я не в обиде на него…потому что и от него пахнет искренностью. Это как растворенная в воздухе слабость. Вы, люди, стыдитесь таких проявлений своей души. А мы, лошади, это чувствуем. Мы вдыхаем это через поры своей кожи, помнишь, как ты написал на смятом листке бумаги.

Этот город проглотит меня, пережует и выплюнет прямо в небо, и если я не научусь летать, то ударюсь оземь и разобьюсь на миллионы осколков, которые никто и никогда не сможет собрать и склеить. Даже самая умелая в мире волшебница. Но крылья мои в химчистке, а я уже у него в утробе.

Помнишь?

– Да, – испуганно ответил Лернон, как-то, он действительно писал такие строки. Это было в далеком детстве, на далеком севере, когда он впервые приехал в большой город.

-Ты понимаешь тогда, о чем я говорю тебе? – прошептал загадочно старик.

-Мне очень этого хочется! – ответил Лернон и в горле у него пересохло.

– А ты не старайся, просто расслабься и проникнись.

– Мне страшно! – Вдруг сознался Лернон.

– А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что всегда страшно быть искренним с самим собой, себе-то труднее всего лгать…никто не оценит! Потом ты обязательно скажешь, спасибо тебе…лошадь…

– За что?– вытаращив глаза, трясущимися губами, спросил Лернон.

– За то, что тебя нет, – Неожиданно для Лернона, произнес старик и отвернувшись от него к окну, продолжал, –  Стыдно жить, когда стыдно смотреть в глаза даже белой лошади.

– А ты и не смотри, все же не смотрят, – ответил Лернон.

– И я улыбаюсь, – говорил старик, – и чувствую что если бы, она и была, то, улыбалась бы в ответ. Я стою и дышу туманом. Давно ли я стал разборчив в жизни? В нашем возрасте, сказала мне ОНА, надо уже выбирать что засовывать в себя. И куда засовывать. Да и вообще не мешало бы начать думать, и желательно головой анализировать.