Макиавелли

Сообщение предназначалось как для герцога, так и для венецианцев, которые, атаковав Фаэнцу, раскрыли свое намерение захватить эту область. Чезаре почувствовал, что почва уходит из-под ног, а 6 ноября, когда с ним встретился Макиавелли, герцог набросился на посла и его правительство с упреками, «полными яда и огня». Своим истинным врагом Борджиа назвал Флоренцию, а не Венецию, добавив, что вскоре посмеется, глядя на руины слабого флорентийского государства, захваченного венецианцами, а относительно французов заметил, что те потеряют Неаполь и в любом случае помочь республике не смогут. Кардинал д’Амбуаз, также присутствовавший при этом разговоре, осудил Чезаре, напомнив ему: «Господь карает за все грехи, не говоря уже о тех, что лежат на этом человеке». Оглядываясь на прошлое — или, как сказали бы флорентийцы, уподобляясь «астрологу из Броцци», [39]— слова Борджиа оказались пророческими, особенно в отношении французов. Хотя, учитывая хитросплетения итальянской политики и непредсказуемость войн, Чезаре не мог предвидеть поражение французов в Неаполе, случившееся несколько недель спустя.

Гнев Борджиа оказался не единственным обстоятельством, с которым пришлось смириться Макиавелли. К тому времени Мариетта уже покорилась тому, что муж не балует ее письмами, но подобным терпением обладали далеко не все. «Мы удивлены тем, что вы не сообщаете нам свежих новостей», — напишет ему Десятка 2 ноября, и во время работы в канцелярии Никколо не раз выскажут эти претензии. Но поскольку по причине скупости правительства Макиавелли не мог себе позволить услуги срочных курьеров, как ему того хотелось, [40]он, по-видимому, и вправду ленился составлять официальные письма.

Правительство ожидало, что Никколо хотя бы формально посчитается с бюрократическими условностями и станет регулярно высылать сообщения (независимо от их содержания), но, похоже, у Макиавелли просто не находилось на это времени. Несколько лет спустя, во время рабочей поездки в Верону, он признается одному из друзей: «Я сижу на мели, никто ничего не знает, но ради одной лишь видимости я занят тем, что сижу и воображаю, какие бы словеса написать Десятке». Однажды он уже заявил своим руководителям в довольно бестактной форме: «Я возмущен любыми обвинениями в лености, тогда как я подвергаюсь опасности, изнемогаю от усталости, терплю лишения и множество расходов, кои значительно превосходят те, которые позволяет и жалованье Вашей Светлости, и мое собственное».

Макиавелли уже выработал привычку раздражать людей, что, мягко говоря, было не совсем разумно и в сочетании с плохо скрываемой заносчивостью смертельно опасно. В Риме Никколо получил письмо от Аньоло Туччи, книготорговца и одного из тогдашних приоров, просившего напомнить кардиналу Содерини о сане епископа, который Туччи наметил для одного из своих родственников, со словами: «Если тебе удастся обойтись без каких-либо расходов, ты заслужишь благодарность гонфалоньера». Возможно, упомянув Пьеро Содерини, Туччи пытался повлиять на Макиавелли, но, вопреки просьбе ответить как можно скорее, письма от Никколо он так и не получил. В действительности, кроме забот о семейных амбициях некоего приора, у гонфалоньера были и другие дела, и, отвечая Никколо, Содерини просил его сообщить новости о событиях в Неаполитанском королевстве. Кроме прочего, республика была озабочена беспорядками в Романье, и Макиавелли следил за ситуацией из Рима и отправлял подробные сводки, едва что-либо разузнав. Но 22 ноября Туччи прислал Никколо еще одно письмо, в котором ругал французов за то, что те пренебрегли советами Флоренции и «не взяли наших солдат». К тому же он просил Макиавелли сообщить папскому правительству, что флорентийцы не намерены сидеть и смотреть, как венецианцы захватывают Романью, «ибо мы верим, что сие не может происходить без участия и одобрения папы».

И на это послание Макиавелли не обратил ни малейшего внимания, в результате чего обеспокоенный Бьяджо Буонаккорси буквально умолял его ответить. «Туччи вне себя от ярости», — напишет он 4 декабря, рассказывая, как приор злобно раскритиковал Никколо перед правительством. Хотя Туччи не пользовался особым расположением коллег, Буонаккорси предупредил Макиавелли, чтобы тот поостерегся, потому что кое-кому его положительные отзывы о кардинале Содерини пришлись не по нраву. Туччи начал действовать Никколо на нервы, и, кроме его высокомерного тона, Макиавелли возмущало и то, что этот человек вел себя так, будто он верховный властитель флорентийской политики, а не простой приор, избранный всего-то на пару месяцев. Недовольство Макиавелли объяснялось тем, что его публично осуждал тот, кто, вероятно, считал его ниже себя по положению, и, что еще хуже, Туччи обращался к Макиавелли на «ты» (tu) вместо формального «вы» (voi). [41]Обмакнув красноречивое перо в едкие чернила, Никколо накатал самовлюбленному приору ответ, всякий раз обращаясь к нему на «вы»: