Макиавелли. Очень краткое введение

Эта идея приводит Макиавелли к основному вопросу римских моралистов: что такое мы можем придумать, чтобы соблазнить Фортуну, чтобы она одарила нас своей улыбкой? Он отвечает точно теми словами, к которым прибегал ранее: делает акцент на том, что Фортуна – друг отважных, тех, кто «менее осторожен, зато более напорист». Он также развивает точку зрения, что самый большой отклик у Фортуны находят истинно мужские качества. Сперва следует замечание, что сильнее всего гнев богини способно вызвать отсутствие храбрости, а поскольку присутствие мужского начала служит заслоном против напора ее гнева, она направит свою страсть туда, где, по ее мнению, «нет преград и препятствий». В своих рассуждениях Макиавелли двигается еще дальше – он предполагает, что Фортуна являет всю мощь своего гнева тогда, когда человек не сумел явить ей мужскую доблесть, – подразумевая, что богиню настолько способны воодушевить упомянутые качества, что она никогда не направит на счастливца, сумевшего продемонстрировать их, свои смертоносные стрелы (85, 87).

Кроме того что Макиавелли повторяет подобные аргументы классических авторов, он рассматривает их с неожиданного ракурса – эротического, имея в виду, что Фортуна может получать удовольствие от своего рода извращения: ей нравятся те, кто обходится с ней наиболее жестко. Макиавелли не только утверждает, что «Фортуна – женщина, и обращаться с ней надо грубо», но и добавляет к этому, что она на самом деле «более склонна подчиняться тем мужчинам, которые обращаются с ней нагло и без церемоний» (87).

Предположение о том, что великие мужи могут снискать расположение Фортуны именно таким образом, иногда считают сугубо макиавеллевским, но здесь политик обращается к уже известным примерам. Идея о том, что Фортуне может противостоять сила, была выделена Сенекой, а Пикколомини в трактате «Сон о Фортуне» уже исследовал эротическую сторону этого представления. Когда он на страницах своего труда спрашивает богиню: «Кто долее других способен находиться с тобой?» – та отвечает, что больше всего ее привлекают мужчины, которые «могут удерживать мою мощь наравне с собственным величием духа». А когда он, в конце концов, осмеливается спросить: «Кто более всего тебе угоден из живущих?» – она отвечает, что смотрит с презрением на тех, «кто бежит от нее», ее более всего волнуют «обращающие ее в бегство» [10]

Если истинные мужи способны обуздать Фортуну и так достичь своих целей, следующим вопросом, который стоит задать, будет вопрос о том, какие цели должен ставить перед собой недавно избранный государь. Макиавелли начинает с минимума условий и приводит высказывание, которое рефреном проходит через весь текст «Государя»: основной целью нового правителя должно стать mantenere la stato , – то есть он должен сохранять имеющееся положение дел и особенно держать под контролем существующую систему государственного правления. Но наряду с этим, однако, есть и более отдаленные цели, и, обращаясь к ним, Макиавелли вновь раскрывает себя как истинного наследника мыслителей Рима. Политик принимает за аксиому представление, что все люди превыше всего хотят быть осыпанными дарами Фортуны, и поэтому полностью отвергает ортодоксальное христианское размышление (развиваемое, к примеру, святым Фомой Аквинским в труде «Правление государей») о том, что хороший правитель должен избегать искушения мирской славой, богатством и искать награды небесной. Наоборот, для Макиавелли очевидным является то, что высшей наградой людям в их стремлении помериться силой должны стать слава и богатство – два прекрасных дара, которыми может наделить Фортуна (85).

Как и мыслители Рима, Макиавелли отметает обвинение в том, что сильные мира сего в первую очередь ищут только богатства. Самой благородной целью для «прозорливого талантливого государя» должна стать организация государственного правления, способная принести ему честь и славу (87). Для избранных в первый раз, добавляет политик, даже существует возможность снискать «двойную славу» – у них появляется шанс не только быть избранным на правление, но и укрепить его «справедливыми законами, надежными союзниками и наглядными действиями» (83). Достижение мировой славы и почета для Макиавелли есть высшая цель, ничуть не менее, чем для Ливия и Цицерона. Когда в последней главе трактата «Государь» политик задается вопросом, являются ли условия правления в Италии благоприятными для успеха недавно избранного правителя, он рассматривает только такую ситуацию, когда на трон приходит истинный муж, стремящийся «переплавить себя в форму, способную принести ему славу» (87). Когда Макиавелли восхищается Фердинандом Испанским (правителем, которого он уважает больше всего из современных государственных мужей), он имеет в виду, что тот «сотворил великие вещи и благодаря этому снискал славу самого известного правителя в истории христианства» (76).