Макиавелли

Где находился в то время Никколо, неизвестно. Но 8 мая он, по-видимому, был в Витербо, где, по свидетельству Гвиччардини, ухитрился захватить в плен вражеского курьера, доставлявшего письма для Ланнуа. 22 мая Макиавелли написал Гвиччардини из порта Чивитавеккиа о том, что организует рейд для спасения понтифика и даже обсудил детали с генуэзским адмиралом Андреа Дориа. Дориа высказался довольно сдержанно, хотя в целом одобрил его. И все же генуэзец впоследствии откажется участвовать в этой затее, сославшись на якобы неотложные дела, не сдаст Чивитавеккиа имперской армии до тех пор, пока папа сполна не выплатит ему все полагавшееся, как утверждал адмирал.

К этому времени Макиавелли узнал о событиях во Флоренции, поскольку Дориа заметил, что если бы понтифик принял подобное решение годом ранее (а именно восстановить республиканские свободы), то не оказался бы в нынешнем положении. Никколо возвращался домой вместе с апостольским протонотарием Пьеро Карнесеччи (которого впоследствии казнят за ересь), и в дороге Макиавелли сопровождал вздохами новости о том, что теперь город свободен. Рассказавший об этом Джованни Батиста Бусини полагал, что Никколо угнетала мысль о том, что в свое время он служил Клименту, «ибо превыше всего ценил собственную независимость». Возможно. Однако хочется думать, что больше всего Макиавелли сокрушался над превратностями Фортуны: как и в случае с Пьеро Содерини, жизнь Никколо перевернул тот, на кого он возлагал надежды, то есть Климент VII, и кто в конечном итоге не оправдал его доверия. Вернувшись во Флоренцию, Макиавелли обнаружил, что буквально все ополчились против ближайшего окружения Медичи. Многие, кто превозносил былую власть, либо срочно сменили воззрения (в том числе Филиппо Строцци), либо затаились в ожидании. Хотя Никколо и пытался получить должность во вновь сформированном правительстве, полагая, что его недавний опыт в деле строительства оборонительных сооружений окажется ценным. 10 июня возродилась военная комиссия Десяти, и Никколо рассчитывал занять прежнюю должность. Но, несмотря на поддержку его друзей Дзаноби Буондельмонти и Луиджи Аламанни, недавно вернувшихся из изгнания, бывшие сторонники Савонаролы, задававшие тон во Флоренции, были категорически против кандидатуры Макиавелли. Вместо него пост секретаря Десятки достался Франческо Таруджи, прежде занимавшему пост секретаря Совета Восьми.

Для Макиавелли это стало последней каплей, больше всего его поразило то, что теперь даже мудрецы древности предали его: в античных источниках не нашлось ничего подобного учиненному войском империи разграблению Рима — столь немилосердная участь постигала лишь захудалые городки.[92]

20 июня Макиавелли слег в постель с острой болью в желудке. Его знаменитые пилюли больше не помогали, и его состояние ухудшалось с каждым часом, и вскоре стало ясно, что жить ему оставалось считаные часы. Последние минуты жизни Макиавелли до сих пор остаются предметом жарких споров среди ученых, разделившихся на тех, кто утверждает, что он умер «безбожником», как Паоло Джовио, и тех, кто продолжает верить, что Никколо причастился таинств католической церкви. Джованни Батиста Бузини, который, по общему признанию, недолюбливал Никколо, заявил, что «он стал принимать эти свои пилюли, но слабел, а болезнь побеждала. Затем он припомнил свой знаменитый сон о Филиппо [Строцци], Франческо дель Неро, Якопо Нарди и других. Умер Никколо Макиавелли в муках, однако продолжая шутить». Слабительные пилюли, на которые Никколо полагался, оказались, вероятно, далеко не лучшим снадобьем в данных обстоятельствах.

Предчувствуя скорый уход, Никколо позвал своих друзей и родственников и, до конца оставаясь самим собой, пересказал им свой недавний сон. По его словам, ему привиделась группа жалких, исхудавших оборванцев, бедняков, которые, как он утверждал, были душами из рая — «блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».[93] Затем он увидел других людей, преисполненных благородства, облаченных в дорогие наряды и чиновничьи платья, среди которых он узнал Платона, Плутарха, Теренция и других великих мыслителей Античности, и все они собрались обсуждать политические вопросы. Ему было сказано, что это проклятые, ибо «дружба с миром есть вражда против Бога».[94] Когда же Никколо спросили, к кому бы он хотел присоединиться, он ответил, что предпочитает оказаться в аду с благородными душами, чтобы обсуждать вопросы политики, нежели в раю среди оборванцев.