Макиавелли

Не то чтобы флорентийцы не верили в Бога; напротив — религия была неотъемлемой частью их повседневной жизни, впрочем, как и жизни любого другой народа той эпохи. Коллективные и личные пожертвования, поклонение реликвиям и чудотворным образам, религиозные процессии, обряды и таинства были обычным явлением. Однако флорентийцы с большим недоверием относились (и до сих пор относятся) к религии, которая навязывала им правила поведения. Кроме того, житейские ситуации зачастую вступали в противоречие с истинно христианским мировоззрением, и набожные флорентийцы не брезговали и жестокостью, если того требовали обстоятельства. Так, прибыв в Прато с поручением подавить восстание против Медичи, их приспешник и, между прочим, монах рыцарского ордена Святого Иоанна Иерусалимского, Джорджио Джинори принялся без суда вешать людей за их прегрешения. Когда один из приговоренных попросил дать ему время помолиться, Джинори и слушать его не стал, бросив несчастному: «Вперед! После помолишься».

Хотя флорентийцы в этом отношении не отличались от других итальянцев, сложившаяся в городе гуманистическая среда, в которой особое значение уделялось древним трактатам, породила своеобразное смешение различных культов и верований. Например, люди верили, что языческий колдун и философ Гермес Трисмегист — ровесник Моисея, а в мире, где авторитет Античности был весьма высок, его труды по значимости приравнивались к Библии. Согласно тем же критериям сочинения Вергилия, Цицерона и других римских авторов считались ничуть не менее важными, чем четыре Евангелия. Воспитанный на античной культуре, Макиавелли во многом относился к религии в точности так же и, как мы помним, даже переписал поэму Лукреция Кара «О природе вещей».

Многое говорит в пользу того, что Никколо можно считать скептиком эпохи Возрождения. Его друг Луиджи Гвиччардини, брат Франческо, описывал его как «человека, который с трудом верит тому, чему надлежит верить, равно как и тому, что достойно осмеяния». Тем не менее его сдержанное отношение к традиционной религии разделяли многие, в том числе философы, священнослужители и даже сам понтифик. «Господь даровал нам папство, так насладимся же им», — сказал Лев X своему брату Джулиано де Медичи на следующий день после своего избрания на папский престол. К тому же, явно из любви к Древнему Риму, Макиавелли сравнивал верования римлян с христианством:

«Античная религия причисляла к лику блаженных только людей, преисполненных мирской славы, — полководцев и правителей республик. Наша же религия прославляет людей скорее смиренных и созерцательных, нежели деятельных. Она почитает высшее благо в смирении, в самоуничижении и в презрении к делам человеческим; тогда как религия античная почитала высшее благо в величии духа, в силе тела и во всем том, что делает людей чрезвычайно сильными. А если наша религия и требует от нас силы, то лишь для того у чтобы мы были в состоянии терпеть, а не для того, чтобы мы совершали мужественные деяния. Такой образ жизни сделал, по-моему, мир слабым и отдал его во власть негодяям: они могут безбоязненно распоряжаться в нем как угодно, видя, что все люди, желая попасть в рай, больше помышляют о том, как бы стерпеть побои, нежели о том, как бы за них расплатиться. И если теперь кажется, что весь мир обабился, а небо разоружилось, то причина этому, несомненно, подлая трусость тех, кто истолковывал нашу религию у имея в виду праздность, а не доблесть.[15] Если бы они приняли во внимание то, что религия наша допускает прославление и защиту отечества, то увидели бы, что она требует от нас, чтобы мы любили и почитали родину и готовили себя к тому, чтобы быть способными встать на ее защиту».