Макорин жених

Захлопнув дверь магазина, она остановилась, привычным движением вынула из сумки зеркальце и провела помадой по губам. Поправила шапочку, взбила сзади волосы и пошла по поселку, как всегда, стройная, не по годам легкая. Встречный и не подумал бы, что только сейчас она стояла перед женщинами на коленях и рыдала.

Она ничего не поняла. Шла и негодовала про себя. Что они так обрушились? Видать, завидуют. Самим бы такой Фишенька достался, не то заговорили бы. Подумаешь, нашлась экая Дуня-генеральша. Марш!.. К Макоре пойду… Собранье созову… Собирай, ежели хочешь. Ничего ты с меня не возьмешь. Нинка моя дочь, и никому нет дела, как я ее воспитываю. Молиться заставила? Так что! И заставлю. И будет молиться… А то пусть и не молится, мне-то ровным счетом наплевать… Вот еще расстраиваться… И чего она, глупая, убежала? Тот-то, Юрка, свататься пришел. Ничего парень, выходила бы… А она будто одурела, в одном платьишке да на Крутую Веретию… Ну да все уляжется, вот выздоровеет…

На крыльце стоял Фиша.

— Где была?

— Да в лавку заходила… Ой, бабы там, будь они неладны, напали. Еле отбилась…

Фиша в комнате, не раздеваясь, плюхнулся на стул. Закурил, но колечек, как обычно, не пускал. Нервно грыз мундштук папиросы.

— Вот что, Доретта, ты безотлагательно поезжай на Крутую Веретию, забери Нину домой, — сказал он, разглядывая блестящий носок калоши.

Доретта растерянно уставилась на него.

— А отдадут ли, Фишенька?

— Глупа. Как же могут твою дочь тебе не отдать?

— Так она-то согласится ли?

— А ты что — мать или дальняя соседка? — раздраженно повысил он голос.

— Ладно, Фишенька… Ты не сердись. Завтра же на попутной съезжу… А что я хотела тебя спросить, Фишенька… Нам ничего не будет?

Фиша поднял на нее свои свинцовые глаза, усмехнулся.

— В чем же ты провинилась? А свобода совести для чего? Ты этого не знаешь? Велика Федора, да…

Он не закончил поговорки. Сбросил пальто, кинул окурок в печку.

— Накорми-ка. Проголодался очень.

Сел к столу. Доретта суетливо стала накрывать, вынула из печи кастрюлю с супом, разлила по тарелкам. Аппетит у Фиши оказался добрый, ел быстро, обжигался. Доретта лениво хлебнула несколько раз и задумалась.

— Фишенька, а верно ли люди говорят, что ты сам в бога не веруешь? — неожиданно спросила она.

Фиша поперхнулся. Долго кашлял, вытирая рушником глаза.

— Ты слушай больше бабьей болтовни! — сердито буркнул он. — Я, Федора Васильевна, придерживаюсь пословицы: бог-то бог, да и сам будь не плох. Если уж ты хочешь знать, я тебе скажу: бог для дураков. Понятно? Давай второе…

2

Нина поправлялась. Чтобы не тревожить ее нервы, Макора ни слова не говорила с девушкой о случившемся. Разговор на эту тему начала сама Нина.

— Как мне теперь глаза людям показать, Макора Тихоновна? Сама не понимаю, что со мной происходило. Сначала боялась огорчать маму. Думала, пусть, раз ей хочется, буду креститься, рука не отвалится. Потом этот мамин Фиша принес евангелие. Мама попросила почитать. Стала читать, сначала странно было — и слог какой-то особый, и священное… Притчи любопытные, вроде сказок, песни духовные… Читаю, а про себя смеюсь… Ну, а потом в Ефимову молельню меня затащили… Там Ефим проповеди читает. На первой проповеди меня хвалил, Христовой невестой называл, всем в пример ставил: «Вот, говорит, среди вас есть голубица невинная, кроткая. Она своей верой, богопристойным своим поведением в царство небесное путь устремляет. Следуйте за нею…» Мне тошно, чую, что все это фальшиво и нелепо, а вырваться отсюда уже не в силах. Будто в силках запуталась. Товарищам в мастерской стыдно в лицо смотреть. По улице идешь, глаза совестно на людей поднять. Хочется в клуб пойти, с подругами встретиться, а на душе лихо. Сидишь дома. А Ефим опять в проповеди меня. Получается, что я соблюдаю каноны секты. На работе все из рук валится, нормы не могу выполнить, брак пошел. А Ефим белым глазом сверкает, на молениях в меня перстом тычет: «Смотрите, она поступает истинно по-христиански». Сколько раз появлялось желание покончить со всем этим, а сил не хватало. Когда пришел Юра, я испугалась и обрадовалась. И вдруг он сказал, что жениться на мне хочет… Я не помню, что со мной было дальше. Кажется, я сходила с ума… И Ефим и Фишка гнались за мной, страшные, глаза зеленые, ногти крючковатые…

Макора ласково положила ладонь на голову девушки.

— Не надо, Нинок. Не вспоминай. Все прошло, кончилось. Теперь ты здорова, и тебе нечего бояться…

Нина прижалась к Макориному плечу.

— Я их не боюсь. Теперь я их понимаю. А вот как, Макора Тихоновна, люди-то на меня будут смотреть?.. Презирать станут…

— Ну что ты, Нина! Успокойся, ничего такого не случится. Никто тебе и не напомнит того, что было. Мало ли человек споткнется. Если сам он чист и душа у него ясная, случайная ошибка не запятнает его. Поправишься, будешь работать… Твои друзья всегда будут с тобой…

— А Юра?

Макора ждала этого вопроса.

— Что Юра! Этот парнище, пока ты болела, терпеливо высидел в соседней комнате. Он, наверно, и сейчас там…

На цыпочках Макора подошла к двери, чуть приоткрыла ее.

— Юра, ты тут? Зайди-ка сюда…