Маковое Море

— Не видеть? Осьминог восемь рук иметь. Шибко счастливый. Все время улыбаться. Почему Зикри-малум так не поступать? Он десять пальцев иметь.

После этой тирады Захарий всплеснул руками и покорно дал увести себя прочь. Всю дорогу боцман Али беспрестанно обмахивал его пальто, поправлял ему галстук и приглаживал волосы. Захарий бранился и шлепал серанга по рукам, но тот не отставал, словно обрел на него права, после того как помог превратиться в образчик аристократа, снабженного всем необходимым для достижения успеха в свете. Вероятно, именно поэтому боцман столь решительно воспрепятствовал связи с базарными девками, ибо устройство амурных дел тоже возьмет на себя. Так решил Захарий.

Недужному шкиперу не терпелось поднять якорь и как можно скорее добраться до Калькутты. Узнав об этом, боцман Али заартачился:

— Кахтатан-мапитан шибко хворать. Если доктор не звать, он умирать. Скоро-скоро небеса ходить.

Захарий хотел привести врача, но шкипер не позволил:

— Вот еще! Чтобы всякий задрипанный лекарь щупал меня за корму? Я здоров. Просто легкий понос. Оклемаюсь, едва поднимем паруса.

На другой день ветерок окреп, и шхуна вышла в море. Шкипер выбрался на квартердек и объявил, что он в полном ажуре, но боцман Али был иного мнения:

— Капитан холера ловить. Погоди-гляди, язык совсем черный. Зикри-малум лучше держись подальше.

Позже он вручил Захарию вонючий отвар корней и трав:

— Малум пить и не болеть. Холера-молера шибко плохо.

Вняв его совету, Захарий изменил обычному матросскому меню, состоявшему из тушенки, галет и лепешек, и переключился на ласкарскую диету из карибата и кеджери — острого риса, чечевицы и солений, куда временами добавляли кусочки рыбы, свежей или вяленой. Сначала от жгучих блюд перехватывало дух, но затем, оценив прочищающее воздействие специй, Захарий полюбил их непривычный вкус.

Как и предсказывал боцман Али, через двенадцать дней капитан умер. На сей раз торгов не было — вещи покойного выбросили за борт, а каюту отдраили и оставили открытой, чтоб просквозило соленым ветром.

Когда тело скинули в океан, Захарий прочел из Библии. Его торжественная читка удостоилась похвалы боцмана Али:

— Зикри-малум лучше всех молить. Почему церковный песня не петь?

— Не умею, — ответил Захарий. — Голоса нет.

— Ничего, есть кто уметь. — Боцман поманил долговязого худющего юнгу Раджу. — Он служить миссионер. Поп учить петь салом.

— Псалом? — удивился Захарий. — Какой?

Словно в ответ, парень затянул: «Зачем мятутся народы…»^[10] Дабы смысл не ускользнул от слушателя, боцман заботливо снабдил пение переводом, прошептав Захарию в ухо:

— Мол, зачем народ-марод шибко баламутит? Другой дел нету?

— Пожалуй, точнее не скажешь, — вздохнул Захарий.

*

Когда через одиннадцать месяцев после отплытия из Балтимора «Ибис» бросил якорь в устье Хугли, из первоначального экипажа сохранились только двое: Захарий и рыжий корабельный кот Крабик.

До Калькутты оставалось два-три дня ходу, и Захарий был бы только рад тотчас тронуться в путь. Однако несколько суток команда нетерпеливо ждала лоцмана. В одном лишь саронге Захарий почивал в своей каюте, когда боцман Али доложил о прибытии береговой шлюпки:

— Мистер Горлопан приехать.

— Это еще кто?

— Лоцман. Шибко орет. Послушать.

Наклонив голову, Захарий уловил гулкий рокот на сходнях:

— Лопни мои глаза, если когда-либо я встречал сброд подобных дурбеней! Расколошматить бы вам бестолковые бошки, дуплецы паршивые! Так и будете топтаться да тряпье перебирать, пока я не изжарюсь на солнце?

Натянув рубаху и штаны, Захарий вышел из каюты и узрел взбешенного толстяка англичанина, колотившего по палубе ротанговой тростью. Наряд лоцмана был нелепо старомоден: высокий стоячий воротничок, закругленные полы сюртука, пестрый поясной шарф. Лиловые губы и брыластые щеки, украшенные бакенбардами котлетой, создавали впечатление, что эту багровую физиономию слепили на прилавке мясника. За спиной толстяка виднелась кучка ласкаров-носильщиков с разнообразными баулами, портпледами и прочим багажом.

— Что, мозги совсем профукали, паршивцы? — От крика на лбу лоцмана вздулись вены, однако матросы не двигались с места. — Где помощник? Ему доложили о моем прибытии? Чего рты пораззявили! Шевелись, пока не отведали моей палки! Уж тогда и Аллах вам не поможет!

— Прошу прощенья, сэр, — вышел вперед Захарий. — Весьма сожалею, что пришлось ждать.

Лоцман неодобрительно сощурился на его босые ноги и потрепанную одежду:

— Глаза б мои не смотрели! Вы позволили себе опуститься, приятель. Сие негоже для единственного саиба на борту, если он не хочет насмешек своих же черномазых.

— Извините, сэр… немного замотался… Захарий Рейд, второй помощник.