Маковое Море

Центральная каюта предназначалась для надзирателей и охраны. Здесь тоже было относительно уютно: вместо гамаков койки, иллюминаторы, под потолком лампы. В коридоре имелось два выхода: один трап вел на палубу, а другой в трюм, где находились кладовые с провиантом и запасным оборудованием.

В трюме же располагалось помещение для переселенцев, прозванное «обезьянником». С тех пор как Джоду впервые его увидел, здесь мало что изменилось: все тот же голый пол, огороженный дугами балок; вот только цепи с рым-болтами исчезли, но появилась пара отхожих мест. В команде «обезьянник» вызывал суеверный страх, и парни здесь не задержались. Взлетев по трапу, они отправились в матросский кубрик, фану. Там их ждало самое пугающее новшество: в глубине помещения была построена камера с прочной дверью.

— Коль соорудили каталажку, значит, будут осужденные, — сказал Раджу.

— Много?

— Кто его знает…

Дверь камеры была открыта, и парни вошли внутрь. Здесь было тесно, как в курятнике, и душно, как в аду. Кроме глазка с заслонкой в двери имелось еще крохотное вентиляционное отверстие в переборке, отделявшей камеру от «обезьянника». Привстав на цыпочки, Джоду смог в него заглянуть.

— Два месяца в таком гробу! — покачал он головой. — Без всякого дела, лишь за кули подглядывай…

— Без дела? — фыркнул Раджу. — Они будут дергать паклю, пока руки не отвалятся. Работы надают столько, что они забудут, как их звали.

— Кстати, насчет работы. Как насчет того, чтобы махнуться? Помнишь, ты хотел уступить свою службу марсовым?

— Нынче я об этом заикнулся, — сморщился Раджу. — Мамду говорит, сначала надо тебя испытать.

— Когда?

Ответ не заставил себя ждать. Едва ребята вышли на палубу, с высоты донесся крик:

— Эй ты! Шкет! Вали сюда! — Свесившись с салинга фок-мачты, Мамду пальцем манил Джоду.

«Вот она, проверка!» — сообразил юнга. Поплевав на ладони и помянув Аллаха, он бросился к вантам. Уже на полпути Джоду понял, что в кровь стер ладони о пеньковые выбленки, но удача была на его стороне. Он не только добрался до салинга, но успел отереть руки о волосы, чтобы тиндал не заметил ссадин.

— Сойдет, — буркнул Мамду. — Неплохо для лодочника…

Чтобы не сболтнуть лишнего, Джоду, скромно ухмыльнувшись, просто расположился на салинге, но внутренне возликовал, словно его короновали на царство. С какого еще трона откроется столь грандиозный вид на закатное солнце и лодки, шныряющие по реке?

— Тебе здесь понравится, — сказал Мамду. — А если хорошенько попросишь, Гхазити научит тебя предсказывать ветер.

— Как это?

— А ют так. — Тиндал растянулся на рее, ступнями к заходящему солнцу. Потом он вскинул ноги, и его лунги^[59] превратилась в матерчатую трубу, надутую ветром. Мамду победоносно рыкнул: — Да! Гхазити предсказывает, что ветер усилится! Она его чувствует! Вот ветер лапает ее за щиколотки, поднимается выше и трогает там…

— За ногу?

— За ветродуй, жопа с ручкой!

От смеха Джоду чуть не свалился на палубу, но вдруг его кольнула грусть: жаль, не слышит Полетт, вот уж посмеялась бы! Подобные дурости их всегда приводили в восторг.

*

Вскоре Нил понял, что муки сокамерника подчинены определенному ритму. Вначале соседа охватывал легкий, почти незаметный озноб, какой случается в прохладной комнате. Но дрожь усиливалась, и скоро его уже так колотило, что он сваливался с койки и корчился на полу. Под грязной кожей то взбухали, то опадали узлы мышц, и тогда тело его казалось мешком, в котором шурудит крысиная стая. Потом судороги стихали, и человек впадал в забытье, но вскоре начинал задыхаться, хрипеть и бредить; не открывая глаз, он метался и что-то выкрикивал на своем языке. Наверное, ему мнилось, что он горит, ибо он принимался сбивать с себя пламя. Огонь не затухал, и руки его превращались в когтистые лапы, которые пытались содрать обуглившуюся кожу. Лишь тогда глаза его открывались, словно по команде изнуренного тела, не хотевшего, чтобы его освежевали.