Маковый венец

Если бы она заплакала или стала кричать в ответ, Юстас бы распалился еще сильнее, и только боги знают, чего наговорил бы. Но Пхе Кён отступила мягко, как волна, и он ощутил себя недоумком, который колотит воду палкой и бесится из-за брызг.

– Извини. Я…

Юстас не знал, куда девать беспокойные руки и тут заметил, что еще не все вынул из мешка с покупками.

– Смотри, Кён, – позвал он, извлекая наружу бутылку в ивовой оплетке. – Пройдоха-лавочник никак не отпускал меня без этого своего ржавого вина. Клянусь, он припер меня к стенке!

Девушка с минуту смотрела на него, а потом коротко хихикнула.

– Почему оно ржавое? Настояно на гвоздях?

Тонкий лед между ними треснул и сгинул без следа.

Пхе Кён оживилась и предложила устроить пикник.

– С пирами и балами у нас не задалось. Хоть здесь проведем время, как подобает, – говорила она нарочито серьезным тоном.

Через час они сидели на пирсе, угощаясь липкими рисовыми шариками и передавая друг другу бутылку – бокалов у них не было. Пхе Кён надела соломенную шляпку с шелковыми цветами в тон платью. Утиный выводок, прикормленный девушкой, сновал в воде у их ног. Юстас начал вспоминать все, что знал о винах Малых Земель. Переводчица смеялась и задавала вопросы. Им было тепло и спокойно.

– …и наш сегодняшний герой – ржавое вино. Виноделы строго хранят секрет удивительного оранжевого цвета, но делают его только здесь и в Борджии, где зовут его d’arancione…

– Расскажи мне о Борджии, – попросила Пхе Кён. – Я должна узнать о стране, где нам предстоит жить.

Юстас откашлялся.

– Суверенное государство Борджия не входит в состав Александрийской прибрежной федерации, однако, находится под ее прямым протекторатом…

– Нет, не это, – Пхе Кён сморщила нос. – Это я и так знаю. Расскажи мне, как там живут люди. Во что верят, как одеваются, под какую музыку танцуют и что празднуют? Разве не это самое важное?

Над бескрайним зеркалом озера, недостойного занесения на карту, загорались звезды. Девушка положила голову Андерсену на колени, и он осторожно гладил черный шелк ее волос. Юстас рассказывал Пхе Кён о маскарадах и древних храмах, о бродячих цирковых труппах и прекрасном городе на воде, где они снимут квартиру с видом на канал и каждый день будут кататься на лодке. Чем дольше он говорил, тем ближе казалась Борджия и мирная жизнь в ней. Миражи в карнавальных масках посмеивались голосами ночных птиц.

– Уедем завтра?

– Уедем, – эхом отозвался Юстас.

***

Ранним утром он покинул рыбацкую хижину и пешком отправился в Суму.

Нужно было нанять повозку, чтобы погрузить туда тело Фердинанда. Эта трата обещала быть крупной: Юстас подумывал, что стоит доплатить местному за молчание и слепоту, но не был уверен, что даже деньги удержат человека от сплетен.

Он бы и рад был представить больного старика собственным отцом, которого он везет на обследование к лучшим профессорам Сальвийского университета. Но в поддельном паспорте герра Спегельрафа значилась другая фамилия – Кайсер, не Берч, как у него. Поэтому он решил до конца придерживаться линии «поверенного». Пхе Кён должна была состоять при них горничной и сиделкой.

В Суму он вошел почти в полдень, с ног до головы покрытый дорожной пылью и со сбитыми в кровь ступнями. У вокзальной площади, точнее, ее подобия, не стояло ни одной телеги.

«Должно быть, еще рано, и крестьяне толкутся на рынке по своим делам», – рассудил Юстас.

Но спустя полчаса площадь по-прежнему была пуста. Когда на нее, блея и распространяя зловоние, вышло небольшое стадо коз, терпение Андерсена лопнуло, и он отправился бродить по Суме. Как он надеялся, в последний раз.

За ночь городишко ничуть не изменился, но теперь Юстасу удалось разглядеть его скромное очарование: пастельные, но не однообразные краски на стенах домов, резные ставенки и карнизы, мелодичный здешний язык, то рокочущий, то звенящий на каждом углу. Ему вдруг отчаянно захотелось, чтобы война не затронула этот мирный угол, давший ему, Пхе Кён и злосчастному Фердинанду Спегельрафу краткую передышку.

Юстас и сам не заметил, как ноги опять принесли его к телеграфу. С минуту он боролся с собой, но проиграл. За высокой стойкой из лакированной сосны никого не было. Андерсен вынул из кармана монетку и постучал ей по блюдцу возле кассы – так подзывали торговцев и служащих во всех феодах. Никто не отозвался, но он слышал шаги за стеной. Тогда он позвал:

– Простите? Есть здесь кто-нибудь?

Раздались шаркающие шаги, приоткрылась застекленная дверца подсобки, и на пороге показался долговязый парень в вязаной полосатой жилетке. В руках у него было крупное яблоко, которое он, не стесняясь, с хрустом жевал.

– Для вас ничего нет, – буркнул телеграфист с набитым ртом и снова исчез, даже не прикрыв за собой дверь.