Макс

Я (живущий теперь здесь, поворачивая обратно…) — я знал, как сказано — нет, конечно, не всех — все с новыми и новыми людьми сводила его эта жизнь — но все же некоторых из его тогдашних знакомых, из его, если угодно, тогдашней (говоря запретным для меня языком…) — тогдашней его компании — я тоже, как сказано, знал. Там был, я помню, некий Миша, и некий Петя, и некая — неизбежная в таких случаях — Лена: нет, конечно, я не возьму их на эти страницы: им здесь нечего делать. И были, значит, бесконечные поездки по городу: от одних знакомых к другим; было некое место, где все всегда собирались, некая — (я не бывал там; я видел, впрочем, однажды — вполне, впрочем, посредственные, как мне показалось, картины ее владельца; видел, мельком, и его самого…) — на чердаке одного большого и сравнительно старого дома расположенная мастерская, куда можно было прийти без звонка и где, в табачном дыму, сменялись, почти непрерывно, все те же, появлялись, почти непрерывно, все новые и новые лица; были более или менее крепкие, скажем, напитки; иные, более или менее опасные опыты; бессонные ночи; безнадежные сумерки; рассвет, встающий за окнами; усталость, тревожная дрожь.

И некие, разумеется, девушки возникали вдруг в его жизни; разочаровывали; вновь исчезали.

И в этом движении, кружении город, в котором он жил по-прежнему, и улицы, по которым он бродил, когда-то, один, и переулки, проходы, бульвары, где он, Макс, совершал когда-то свои, если угодно, открытия, — все это превращалось — почти превратилось, наконец: в адреса и маршруты, маршруты и адреса: в расстояния, отделявшие одно место, куда он мог бы пойти, от других, куда он тоже спешил попасть: в простой фон, следовательно, на котором, уже почти не замечая его, разыгрывалась теперь его жизнь, в тоске и спешке убегавшая от себя же самой: — и как если бы (так думаю я теперь: теперь и здесь, в этой маленькой, заваленной снегом, за дюной притаившейся деревушке…) — как если бы, убегая, двигался он в каком-то, странно легком и странно податливом, лишенном складок, изгибов, щелей и трещин пространстве, — пространстве (думаю я…) отчасти похожем, пожалуй, на то, в котором, обращенная к кому-то другому, движется, ускользая от нас самих, наша — уже, конечно, не мысль: уже не мысль, создающая, тем не менее, некий, если угодно, фон, на котором она и разыгрывается: некую улицу, по которой мы как бы идем, некую комнату, в которой мы как бы находимся. Внутреннее сделалось внешним, короче; внешнее же, как ни странно, проще, доступнее и даже, в известном смысле, ближе к нам, чем все то, что мы зовем внутренним; заменяя его собою, присутствие — рядом, напротив — на улице, в комнате — другого человека, других людей, пускай ненадолго, пускай лишь по видимости, избавляет нас, как уже говорилось, от того иного, призрачного присутствия, от которого, оставаясь одни, избавиться мы не в силах.