Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох

«Недавно, — пишет в ноябре 1882 года Макс Вебер, студент–первокурсник юридического факультета Гейдельбергского университета, номер студенческого билета 273, — я был на курсе, что читает старый P. — М., и прослушал, как мне сказали, довольно спокойную для его обычной манеры лекцию. Он явился много позднее половины — это если не считать апостроф[86] вроде следующих: он заходит на кафедру и кашляет. „Милостивые государи, вы видите, я болен, я кашляю. (О! О! Всеобщее сочувствие.) Ха, скажут попы, так ему и надо, этому псу, атеисту проклятому. (Бурные аплодисменты, крики „Чтоб им!“ и другие.) Но, милостивые государи, это не имеет никакого значения! Мы продолжаем! (“Продолжаем пить! Браво!“ — мычит рядом со мной старый пивной скелет.) Милостивые государи! Вы только что сочли уместным прокричать мне браво — позвольте же и мне прокричать вам в ответ браво и еще раз браво! Милостивые государи, уж не смеетесь ли вы обо мне[87]? Я хотел говорить с вами о политике, мое сердце принадлежит отечеству и Бисмарку, я думал, вы тоже патриоты!“ Сказал это и выбежал из аудитории. Лекция закончилась, продлившись десять минут. Подобные происшествия не способствуют уважительному отношению к преподавателям, а лишь поощряют наглость студентов, которые постепенно привыкают, вместе со всей той чернью, что приходит на эти лекции — а в аудитории было более 250 слушателей, насмехаться над старым человеком»[88].

В этой сцене, словно взятой из фильма «Пунш со жженым сахаром»[89], соединены многие мотивы той студенческой жизни, которую Макс Вебер вот уже более полугода ведет в Гейдельберге. Во–первых, профессора и доценты — люди преклонного возраста, и Вебер подчеркивает это в своем рассказе. Ему восемнадцать, а лекции и семинары, на которые он ходит, ведут почти исключительно ветераны, чьи основные труды были написаны или до его рождения, или тогда, когда он еще был маленьким ребенком. Философу Куно Фишеру (Вебер пишет о нем, что он «немного поверхностный, изо всех сил старается произвести впечатление и так и сыплет „старыми анекдотами“, которые я уже читал в его истории философии») пятьдесят восемь, профессор римского права Иммануил Беккер («добродушный, веселый, старый холостяк и ипохондрик, выпивать с которым — безусловно, самое лучшее из того, что с ним вообще можно делать») готовится отпраздновать свой пятидесятипятилетний юбилей, преподавателю истории экономики Карлу Кнису, на лекциях которого Макс Вебер поначалу скучает, шестьдесят один. Хотя кто только не покажется старым восемнадцатилетнему юноше: так, «старому Р. — М.» — речь идет о приват–доценте бароне Куно Марии Александре фон Рейхлин–Мельдегге, у которого Вебер собирался прослушать курс лекций «Изложение и критика философии Шопенгауэра с учетом ее значения для современности», — на тот момент было сорок шесть[90].

«Пивной скелет» и возглас «Продолжаем пить!» в рассказе о нелепой лекции профессора Р. — М. указывают на еще один сквозной мотив в студенческой жизни Вебера. «Чтобы студент не мог напиться? Это невозможно!» Так Генрих фон Трейчке, занимавший пост декана философского факультета Берлинского университета, будто бы ответил Гильдегард Вегшайдер, ставшей впоследствии первой в Германии аспиранткой, когда в середине 1890‑х годов она попросила принять ее в качестве вольной слушательницы. Уже в своем первом письме из Гейдельберга Вебер, прежде чем приступить к рассказу о двухдневной поездке, просит прощения за то, что, находясь «в сомнительном состоянии вследствие неизбежной непрерывной попойки», он не может подробно описать свое путешествие. Далее он сообщает о качестве пива — «разбавленное и плохое, хотя и довольно безвредное», о комендантском часе в полночь — «совершенно превосходная мера, которую со спокойной совестью можно было бы ввести еще раньше» — и о попытках многочисленных студенческих корпораций–алеманов, рейнцев, франконов, вандалов — заполучить первокурсника в свои ряды. В пользу франконов говорит то, что официально они устраивают попойки всего два раза в неделю. Впрочем, все эти сведения — лишь для успокоения родителей; позднее Вебер уже не скрывает своей способности пить и не пьянеть и своей увлеченности в деле «мужского воспитания студента–корпоранта», неотъемлемая составляющая которого — что уж тут поделаешь! — умение сохранять самообладание в условиях постоянного потребления алкоголя. Вскоре он вступает в ряды алеманов, к которым в свое время принадлежал и его отец, и ежедневно упражняется в мензурном фехтовании, что действует особенно освежающе после лекций Куно Фишера, где все утверждения кажутся столь же очевидными, как и утверждения прямо противоположного. Когда Вебер впервые после долгого отсутствия возвращается домой и его мать видит его опухшее лицо со шрамами от сабельных ударов, она влепляет ему пощечину[91]. Сам Вебер летом 1885 года пишет, что у него теперь «физиономия полководца, чем–то напоминающая Нерона и Домициана»[92].