Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох

Однако как все это связано с Максом Вебером, помимо его свидетельских показаний в кругу гейдельбергских знакомых и сплетников? Во–первых, история Эльзы Яффе (а у нее еще будет продолжение) свидетельствует о трансформации того буржуазного мира, к которому принадлежал Вебер. Вначале мы указывали на три измерения буржуазной жизни в последней трети XIX века: это имущество, политическое участие и образование, основанное на науке и эрудиции. Особые обстоятельства женитьбы и «соратнических» отношений Макса и Марианны Вебер, которые прошли испытание кризисами их биографий, выводят на первый план еще одно, четвертое измерение буржуазной жизни — брак, подчиняющийся строгому нравственному контролю и предполагающий наличие любви. Теперь же, под влиянием характерных для философии жизни настроений, традиционные нормы, регулирующие семейную жизнь, постепенно уходят в прошлое. Представители образованной части населения путем бесконечных дискуссий в каком–то смысле пытаются добиться для себя разрешения преступления норм морали по эротическим мотивам. При этом неслучайно ключевое значение имела ось Гейдельберг–Мюнхен: в то время как в Берлине, по наблюдению экономиста Эдгара Залина, была сосредоточена академическая элита, одобрявшая политический курс кайзера Вильгельма, в Гейдельберге было много таких, кто этот курс отвергал, а в Мюнхене находились и те, кто отказывался его реализовывать. Высокое положение женщин в гейдельбергском обществе и постоянное присутствие «сексуальных вопросов» в общественных дебатах порождали атмосферу, которая поначалу казалась Максу и Марианне Вебер проявлением слабости коллективной воли — как бы то ни было, оба они были убеждены, что сама по себе половая жизнь не может породить новые этические нормы. «Никто не „отрекается“, но каждый берет себе столько цветов, столько солнца, сколько ему позволяет другой», — вздыхает Марианна Вебер в 1910 году. Она опасается, что и ее нравственность «испарилась ввиду событий последних лет», во всяком случае, у нее больше нет сил требовать от других чего–то такого, насчет чего она не уверена, что сама она в такой же ситуации сможет проявить твердость духа. Впоследствии она признается, что Эльза Яффе «лишила [ее] естественного отношения к морали». В конечном итоге то же самое можно было сказать и о Вебере, а случай Эльзы Яффе был не единственным из тех, что заставляли людей, прежде, как им казалось, имевших твердые моральные устои, чувствовать себя скованно и неуверенно[505].

Дело в том, что кризис в семье Яффе не был единичным случаем. Если посмотреть на жизнь гейдельбержцев с позиций сегодняшнего дня, то складывается впечатление, будто они стремились буквально воплотить понятие «югендстиль» в своей личной жизни. Объективные масштабы явлений, о которых здесь идет речь, можно проследить по адресной книге Гейдельберга за 1912 год: если в 1880 году в городе проживало девять разведенных мужчин и шестнадцать разведенных женщин, но при неуклонном росте этих показателей в 1910 году они составили пятьдесят два разведенных мужчины и сто двенадцать разведенных женщин[506].