Максим Горький в моей жизни

Его пригласили на общее собрание. Он должен был стать на середину. Среди многих коммунарских традиций у нас была такая старейшая традиция. Зал вроде этого, только больше, и он имеет бесконечный диван под стеной. На этом диване все сидят, а середина свободная, и всякий, кто должен делать отчет перд общим собранием, должен выйти на середину, стать точно под люстрой. Было определенно установлено, существовал такой определенный кодекс, кто должен выходить и кто не должен выходить на середину. Например, если спрашивали кого-нибудь как свидетеля, то он не выходил. Если командир отвечает за отряд, он не выходит на середину, но когда он отвечает лично за себя, он должен выйти на середину, причем я не помню, чтобы разбирались поступки иначе. Отказ выйти на середину рассматривался как отказ подчиниться коллективу. Он мог бы совершить какое-нибудь мелкое преступление, и его отпустили бы с маленьким наказанием, но, если он отказался выйти на середину, его судили бы как нарушителя высшей степени восставшего против коллектива.

Этот парень вышел на середину. Его спрашивают:

- Крал ты?

- Крал.

- Кто желает высказаться?

На середине полагалось стоять смирно.

Один берет слово. Это тот самый Робеспьер, который всегда требовал выгнать. Берет слово, и вдруг он говорит:

- Что нам с ним делать? Он дикарь. Как же он может не украсть? Слушай, ты еще два раза украдешь!

Всем это понравилось. Все говорят:

- Правильно, он еще два раза украедт. Пустите его с середины.

Тот обиделся:

- Как это я еще два раза украду? Честное слово, не украду!

Робеспьер говорит:

- Ты слушай, что тебе говорят. Ты еще два раза украдешь.

Тот ушел. Приходит ко мне вечером и говорит:

- Черт знает что такое! Даже не наказали, издеваются, говорят, что я еще два раза украду!

Я говорю:

- Ты докажи, что над тобой издевались.

Предьставьте себе, что прошла неделя и он украл резец из шкафчика соседа, даже не для продажи, замок свинтил и т.д. И вот он опять стоит на середине, и когда председатель ему говорит: "Украл резец?" - все хохочут.

Встает Робеспьер и говорит:

- Я тебе говорил, что ты еще два раза украдешь, ты и украл. Зачем же ты по коммуне ходил и обижался? Ты еще раз украдешь!

Тот ушел. Месяц он держался, а через месяц зашел на кухню и украл пирожок.

Когда он опять стоял на середине, то на него смотрели сочувствующими глазами, радостно. И Робеспьер говорит:

- Ну, в последний раз?

Тот просит слова и говорит:

- Теперь я вижу, что в последний раз.

И его отпустили и оказались правы, больше он не крал.

Так всем понравилась эта история, что сделалось обычаем, когда воровство, так у нас сакраментальная фраза:

- Ты еще два раза украдешь.

Я говорю:

- Что вы придумали! Говорите, что еще два раза украдешь! Ведь у нас в коммуне 450 человек, и каждый по три раза украдет - во что вы коммуну превратите?

Они говорят:

- Не бойтесь.

И действительно, не нужно было бояться, так как это было убийственно, такая сила убеждения коллектива, что... прекратилось всякое воровоство, и когда один украл, то он на коленях просил не ставить его на середину, никогда не будет больше красть, а то будут говорить, что он еще два раза украдет, и оказывается, что он сам раньше эти слова говорил.

За такое преступление, как мелкое воровтсов, мы не наказывали. Считалось, что это человек больной, что у него старые привычки, он никак не отвыкнет.

И затем мы не наказывали за грубость, за некоторые хулиганские наклонности, если они проявляются у новенького, недавно к нам пришедшего.

А наказывали вот за что. Например, такой случай. Девочка, старая коммунарка, командир отряда, комсомолка, хорошенькая, живая, одна из ведущих девочек в коммуне, пользующаяся всеобщим уважением, отправилась в отпуск и не вернулась обратно ночевать, а ее подруга позвонила по телефону, что Шура заболела и осталась у нее ночевать.

Дежурный командир, приняв по телефону это сообщение, пришел ко мне и доложил, что вот Шура заболела и осталась ночевать там-то и там-то.

Я испугался. Я сказал бывшему воспитаннику Вершневу, врачу коммуны, поехать туда и посмотреть, в чем дело. Он поехал и никого не застал, ни Шуры, ни ее подруги. А на другой день Шура стала на середину.

С одной стороны, это было девичье смущение, а с другой, было что-то другое. Она говорит:

- Мне захотелось пойти в театр, а я боялась, что мне не разрешат.

И при этом такая застенчивая и приятная улыбка.

Но я вижу - нет. И все коммунары видят - нет. Улыбкой тут не пахнет. Робеспьер, как всегда, предложил ее выгнать из коммуны, так как если каждый командир отряда будет уезжать в город и "заболевать", а мы будем посылать докторов и т.д., и т.п.

Я посмотрел - ну, как...

- Нужно голосовать, - говорит председатель.

Я говорю:

- Вы обалдели. Ведь она у нас столько лет в коммуне, а вы будете ее выгонять...

Робеспьер говорит:

- Да, мы немного перехватили, но нужно дать ей 10 часов ареста.