Максим Грек

В. Ф. Ржига характеризовал его позицию как «точку зрения координации политических сил, причем состав их он не ограничивает духовенством и боярством, но вводит сюда молодую силу, только что начинающую заявлять о себе — воинство (то есть духовенство, военно–служилых людей)»³¹. Эту мысль развила Н. А. Казакова, полагая, что Максим Грек рисует контуры сословной монархии: «Мысль об обязанностях царя заботиться о трех феодальных сословиях — духовенство, боярство и воинство — соответствовала, на наш взгляд, социальному содержанию сословной монархии, когда дворянство не превратилось еще в главную опору власти монарха… Совещательному началу, присущему сословной монархии, отвечал и настоятельный призыв к царю выслушивать мудрые советы. Политические идеи Максима Грека, несмотря на присущее морализирование, обосновывали тенденцию развития России по пути сословной монархии»³². Эта интересная мысль требует дальнейшего исследования. Можно добавить, что это было время начала деятельности Земских соборов, которые ведут свое происхождение от Соборов церковных, на что обращал внимание JI. В. Черепнин³³.

Активность Максима Грека в его советах «начальствующему в Руси» позволяет признать достоверной информацию «Сказаний» о роли царя в его освобождении. В уже цитированном «Сказании» после информации об «ослабе» узнику при митрополите Иоасафе и о благословении митрополита Макария («к церкви хождение и пречистых и животворящих тайн Христовых причащение») следует рассказ о написании им серии сочинений, контуры которой близки к комплексу из двенадцати глав. Хотя последовательность событий была иной, но составитель знал о связи между освобождением и созданием комплекса «оправдательных» сочинений. После того как автор сообщил о снятии церковного наказания митрополитом Макарием, он пишет о роли царя в освобождении из заточения (функция государственной власти): «Милостивым царем… великим князем Иваном изведен был из Твери, и жити ему повеле в Троице–Сергиевом монастыре».

Другое «Сказание» (в составе Миней Четьих Иоанна Милютина) сообщает, что еще до перевода в Троицу Максим жил в Москве (царь «повелел взять его к себе на Москву»), что, по- видимому, справедливо³⁴. Но составитель ошибается, говоря, что это произошло «по молебному слову» игумена Артемия: он стал игуменом гораздо позже, в 1551 году. Достоверно, вероятно, то, что по просьбе Артемия Максим Грек был переведен в Троицу уже из Москвы (а не из Твери). Но обстоятельства жизни самого Артемия составителю Жития были известны плохо: он пишет, что Артемий скончался ранее Максима, однако на самом деле он бежал в Литву и там еще долго продолжал свою деятельность. Это «Сказание» сообщает также некоторые детали пребывания Максима в Твери, неизвестные по другим источникам. Оказывается, «премудрый Максим Грек был у тверского владыки в великой чести, и ему было дозволено сидеть на трапезе вместе со святителем и"ясти с единого блюда"». Однако «Слово о тверском пожаре» оказалось неугодным тверскому владыке — там было высказано слишком много обличений.

Как видим, составители ранних биографий Максима Грека не располагали большим фактическим материалом о последних годах его жизни, допускали неточности, путали последовательность событий. Они писали на базе двух групп источников — его сочинений и устной традиции; документальный материал использован минимально. Но они ценны и тем небольшим фактическим материалом, который сохранили (например, о двадцати двух годах заточения), а также показателем того изменения в отношении к личности Максима Грека, которое происходило в эпоху подготовки к учреждению патриаршества.

Из других событий жизни Максима Грека последнего периода можно сказать о Соборе 1548—1549 годов, судившем Исака Собаку, бывшего сотрудника Максима. Он был обвинен в том, что, будучи отлучен от Церкви, дерзнул получить поставление в архимандриты Чудова монастыря. Вновь подвергались обсуждению детали и подробности работы Соборов 1525 и 1531 годов³⁵. «Судные списки» этих двух Соборов, о которых шла речь в предыдущих главах, дошли до нас в соединении с аналогичной информацией о Соборе 1548 года и могли подвергнуться редактированию в связи с новым обсуждением. Можно также рассказать о том, как Иван IV предлагал Максиму выступить против ереси Матвея Башкина («ко мне писание пришли на нынешнее злодейство»). Царь слышал, что его адресат опасается быть причисленным к еретикам («а чаешь того, что мы тебя сочетаем с Матфеем»), но заверяет: «Не буди того, чтобы верного с неверными соучиняти… ты сомнение отложи»³⁶. Однако в материалах этого Собора имя Максима Грека отсутствует.