Максим Перепелица

Сваты несли с собой буханку хлеба и, придя в хату невесты, клали хлеб на стол. Дивчина, если она согласна выйти замуж, ставила рядом свою буханку. Это значило, что дело на мази.

Ну, а если она не любила хлопца, не хотела стать его женой? Сказать об этом напрямик при всех как-то не­ловко. Тогда она бежала в погреб (а летом – на огород) и выбирала там гарбуз побольше. Затем вносила его в хату и клала на стол рядом с буханкой неудачливого жениха. Сваты и жених, завидев гарбуз, хватали свои шапки и пятились к порогу. Для них все станови­лось ясным… А на селе после этого начинались суды-пересуды.

Старинный это обычай. Сейчас его никто не придер­живается. Теперь ведь другие женихи пошли, да и невесты не те. Прежде чем свататься к девушке, каждый парубок заранее заручается ее согласием.

Но бывают же девчата с характером козы! Никак с ней не сговоришься. Ни да ни нет хлопцу не скажет, а все хиханьки да хаханьки. Парень томится, мучается, а потом – была не была – идет свататься. И тут тебе – получай! Здоровенную гарбузину подносит дивчина, а если и не подносит, а просто отказывает, то на селе все равно говорят: «Поднесла парубку гарбуза».

И вот я прикинул в своей голове, кто из наших хлопцев может ухаживать за Марусей в мое отсутствие, и решил каждому из них поднести от ее имени гарбуза. Так сказать – отказ всем вероятным женихам в аванс! По­может или не поможет, но проделка веселая. Будет же смеху на все село! А это я люблю.

Нужно бежать до моего дружка Степана Левады. Мы с ним вместе на военную службу едем. Правда, друзья мы со Степаном не очень большие. Характеры у нас раз­ные. Я поговорить люблю, а он молчит. Молчит, даже когда свою Василинку – есть у нас одна такая быстро­глазая дивчина – домой провожает. Молчит, и точка. Да и неповоротлив он. Плясать стесняется. Раз прихожу к нему домой и со двора слышу, как хата Степанова гудит. Что за чудо? Подхожу к окну и вижу… Степан сам себе на губе играет и гопака отбивает. Чуть не умер я от смеха. Оказалось, тренировался дружок мой. Но дальше тренировки дело не пошло. Так и не плясал он ни на улице, ни в клубе.

Вспомнил я все это и решил, что Степан не подходит для такой операции, как доставка гарбузов на дом паруб­кам. Пришлось обратиться к своим малолетним друзьям – хлопчикам.

Решено – сделано. Вышел я на улицу, заложил пальцы в рот, свистнул три раза. Вначале собаки по всему селу загавкали, потом хлопчики-подростки начали сбегаться.

Поставил я хлопчикам задачу, для верности дал на каждых трех по значку «Готов к санитарной обороне» (благо, завезли их дюжину в нашу лавку, и я оптом ку­пил), и машина закрутилась.

Через полчаса во рву за колхозным огородом появи­лась гора тыкв. На каждой я выцарапал ножом соответ­ствующую надпись, и ребята начали разносить по селу гарбузы, развешивая их на воротах адресатов.

А я – руки в брюки, папиросу в зубы – и следом. Надо же посмотреть, как хлопчики выполнили мое за­дание.

Иду по улице, важный, задумчивый, вроде мне и дела нет до всего, что вокруг делается. Вижу, у ворот двора тракториста Миколы Поцапая собралась толпа хлопцев и девчат. Хохочут все. Только подхожу к ним, как из калитки сам Микола показывается. Разодетый, в сапогах хромо­вых, чуб из-под кепки ниже уха спадает.

– Над чем смеемся? – добродушно спрашивает Микола и затягивается дорогой папиросой. И вдруг он увидел на своих воротах тыкву. Как коршун на куропатку, бросился на нее. Сорвал и смотрит, точно на гадюку. А на тыкве нацарапано: «Парубку Миколе Поцапаю от Маруси Козак».

– Чего ржете?! – сердито спрашивает Микола. – Не видите – мать повесила сушиться!

– А надпись тоже мать сделала? – поддеваю его.

– Та то куры поклевали, – все еще не сдается Микола. Тут всех хватил такой приступ смеха, что я даже ис­пугался. Вижу – Василинка Остапенкова, невеста Сте­пана Левады, так хохочет, даже руками за голову дер­жится и к земле приседает.

– Ты подумай, какие грамотные куры! – давится она от смеха.

– И чего тем девчатам треба, – сочувственно замечаю я, глядя на Миколу, и обращаюсь к девчатам. – Вы по­смотрите на него! Гарный, як намалеванный. С его лица воду можно пить! А она ему – гарбуза.

Опять хохот. А Микола изо всей силы тыквой о землю.

Иду дальше, довольный, веселый. Приближаюсь ко двору бабки Горпины, у которой квартирует Иван Твердохлеб. Это нового шофера прислали в Яблонивку. Симпа­тичный, видать, он хлопец, если девчата очень засматри­ваются на него.

Вдруг вижу, со двора выбежала старая Горпина, на­кинула на ворота платок и сама сверху вроде распялась на них.

– Что такое, бабушка? – спрашиваю.

– Иди, иди, Максимэ, своей дорогой, – отвечает. – Это я… Да уходи, тебе говорят!

Пожимаю плечами, прохожу мимо и тут же за куст бузины, который рядом с воротами во рву растет, прячусь.

– Иванэ! Иванэ! – кричит бабка. – Ходи сюда! Бегом!

Иван Твердохлеб умывается возле порога. С работы только пришел.

– Что случилось? – спрашивает он, берясь за поло­тенце.

– Т-с-с… Помоги снять! – шепчет ему бабка.

Иван никак в толк не возьмет. Подходит ближе.

– А что такое? – спрашивает.

– Не пытай!.. Беда!.. Снимай скорее.