Максимилиан Робеспьер

Теперь он стал широко известен за пределами Ассамблеи. Его знала и глубоко уважала вся революционная Франция. Ему аплодировали, на него надеялись, его просили. При каждом удобном случае выборные лица и частные корреспонденты поверяли ему свои нужды и печали, выражали доверие и благодарность. Его стол постоянно завален письмами. Вот письмо из Авиньона: должностные лица горячо благодарят за речь в защиту петиции авиньонских граждан о присоединении к Франции. Пять писем из Марселя от местных якобинцев и муниципалитета; в письмах — жалобы, надежда на поддержку, благодарность. Четыре письма из Тулона; в одном из них муниципалитет извещает, что гражданская доблесть Робеспьера и самоотверженность, которую он не раз проявлял в отношении городской коммуны, побудили генеральный совет присудить ему звание гражданина Тулона. Пишут из Арраса, из Версаля, из Буржа, из Лондона, из Манта; пишут бельгийские демократы и депутаты далекой Кайенны, восторженные поклонницы и незнакомые просители. Бывшая аристократка и нынешняя якобинка мадам Шалабр приглашает Максимилиана на «небольшой обед в обществе патриотов», прося его выбрать день, который меньше помешает его занятиям; будущая вдохновительница жирондистов мадам Ролан восхваляет его как мужественного человека, верного своим принципам, «энергия которого неустанно сопротивлялась притязаниям и уловкам деспотизма и интриг». А вот… что это? Письмо от Сен-Жюста, его будущего единомышленника и друга, Сен-Жюста, которого пока не знает никто, в том числе и сам Робеспьер! Автор письма просит поддержать его ходатайство, направленное в Ассамблею. Сен-Жюст с нескрываемым восхищением относится к своему адресату.

«К вам, кто поддерживает изнемогающую родину против потока деспотизма и интриг, к вам, которого я знаю только как бога по его чудесам, я обращаюсь с просьбой…»

«…Я не знаю вас лично, но вы большой человек, вы не только депутат одной провинции, вы депутат всего человечества».

И другой, тоже пока безвестный деятель будущего, с вниманием следит за успехами Робеспьера. Совсем еще юный Франсуа Ноэль Бабеф с жаром переписывает целые страницы речей Неподкупного, находя в них идеи, созвучные своей золотой мечте о равенстве и счастье освобожденных людей.

Все эти факты — яркое свидетельство происшедших перемен. Робеспьер становился настолько заметным, что вне зависимости от его депутатских обязанностей народ начинает выдвигать своего трибуна на важные административные посты.

Еще в октябре 1790 года жители Версаля избрали Максимилиана председателем суда своего дистрикта. 10 июня 1791 года его ждал снова приятный сюрприз: собрание парижского департамента избрало его общественным обвинителем парижского уголовного суда. Это были большие честь и доверие. Не обошлось без характерного инцидента: друг Барнава Дюпор, одновременно назначенный председателем того же суда, немедленно отказывается от должности, не желая работать бок о бок с ненавистным ему человеком. Камилл Демулен заклеймил этот поступок на страницах своей газеты. «Презренный лицемер! — обращается он к Дюпору. — Ты отталкиваешь Робеспьера, воплощение честности, и, не успев устранить его, покидаешь пост, на который возвело тебя доверие, или, вернее, заблуждение, твоих сограждан! Ты знаешь, какое громадное расстояние между его и твоим патриотизмом? Ты сто раз бывал свидетелем единодушных рукоплесканий, которые вызывали среди якобинцев его речи и даже одно его присутствие».

Факт этот, однако, обратился к выгоде для сторонников Робеспьера: на место ренегата Дюпора избиратели выдвинули Петиона. А это был двойной триумф сил демократии.

Так, одерживая победы в народном мнении, завоевывая новые и новые симпатии, Максимилиан должен был неизбежно взять верх над своими врагами. Его последовательная принципиальная борьба в Собрании, борьба тем более поразительная, чем меньше он мог рассчитывать на успех, привлекала к нему сердца. Его оценили, его уже любили. И первым свидетелем народной любви стало его второе имя — Неподкупный.

Глава 8 Конец третьего сословия

Летом 1790 года в Париже отмечали две юбилейные даты. 17 июня исполнился ровно год с тех пор, как третье сословие Генеральных штатов дерзнуло провозгласить себя Национальным собранием. Буржуазия считала этот день своим. Его решили отпраздновать с блеском. На втором этаже богатых апартаментов Пале-Рояля был дан шикарный банкет. Вокруг великолепно сервированного на двести персон стола разместились члены Общества 1789 года[25] и приглашенные. Во время десерта дамы поднесли букеты роз и тюльпанов Сиейсу, Лафайету, Ле-Шапелье, Мирабо и Талейрану. Более всего почестей выпало на долю Байи, которому возложили на голову венок.

Под окнами же дворца толпились голодные простолюдины.

После обильного ужина гости вышли на балконы понаслаждаться созерцанием «доброго народа» и подышать воздухом, напоенным вечерним ароматом садов. Кто-то стал развлекать толпу исполнением фривольной песенки, кто-то, быть может, спьяну выступил с предложением увенчать Людовика XVI императорской короной…