Максимилиан Робеспьер

Максимилиан закрыл глаза и засмеялся беззвучным смехом. А может быть, и не так уж далеко? Может быть, гораздо ближе, чем кажется на первый взгляд? Ибо раздувшееся от спеси Учредительное собрание лопнуло как мыльный пузырь. Оно закончило свою эгоистическую деятельность самоубийством, и он, Робеспьер, был тому причиной! Ведь именно после его речи был проведен декрет, согласно которому члены старого Собрания не могли быть переизбраны. А это значило, что всякие барнавы, ламеты, ле-шапелье и иже с ними должны были исчезнуть с главной политической арены. Все те, кто хотел остановить революцию, были вынуждены сами убраться с ее дороги, предоставив место другим. Триумф «героев» кровавого дня 17 июля был также непродолжительным. Первым получил возмездие блистательный Лафайет: его отстранили от должности начальника национальной гвардии под предлогом упразднения этой должности, и, преследуемый презрительными шутками, генерал уехал в свое поместье. Потеряв шпагу, недолго протянул и многомудрый Байи: он подал в отставку. Было много шансов, что на его место парижане изберут Петиона.

Максимилиан не без удовольствия вспоминает день 30 сентября — последний день работы Учредительного собрания. Толпы народа ждали своих любимых депутатов много часов подряд. И когда Робеспьер с Петионом показались на пороге, труженики Парижа приветствовали их восторженными криками. Им надели на головы венки из дубовых листьев, их подхватили на руки. Отовсюду слышались крики: «Да здравствуют непоколебимые законодатели! Да здравствуют неподкупные депутаты!» Желая избегнуть дальнейших проявлений народной благодарности, оба депутата пытались укрыться в наемном экипаже: но окружавшие их тотчас же распрягли лошадей, чтобы самим везти своих избранников! С немалым трудом Максимилиан уговорил толпу отказаться от этой затеи; депутаты покинули экипаж и пошли пешком, а манифестанты сопровождали их с песнями до самых дверей их жилищ.

«На третий или четвертый день работы Законодательного собрания, — пишет Антуан Барнав, — я отправился посмотреть его. Все сидевшие на галереях обернулись в мою сторону с видимым чувством доброжелательства, и если бы один человек начал, быть может, раздались бы общие аплодисменты. Три недели спустя я вторично посетил его и был совершенно осмеян, особенно когда вышел через двери Фельянского клуба…»[29]

Такова была судьба прежних кумиров: их ждали осмеяние и забвение.

Новые люди размещались в Тюильрийском манеже; новые партии и группировки нетерпеливо рвались померяться силами.

Законодательное собрание отличалось сравнительной однородностью состава. Его члены, как правило, вышли из рядов выборной администрации, созданной в предшествующие годы. Это была новая буржуазная интеллигенция: писатели, журналисты, адвокаты. Зато не в пример старой Ассамблее здесь почти не оказалось бывших дворян и епископов.

Левая Собрания состояла из меньшинства в сто тридцать шесть депутатов, главным образом членов Якобинского клуба и Клуба кордельеров. Она распадалась на две группы соответственно группировкам, сложившимся среди якобинцев. Ее подавляющую часть составляли сторонники Бриссо, которых позднее стали называть жирондистами[30].

Группа единомышленников Робеспьера была представлена лишь несколькими депутатами. Из них вскоре выделился умный и проницательный Жорж Кутон. Ни Марат, ни Демулен, ни Дантон не были избраны в новую Ассамблею.

Бриссо и его товарищи очень беспокоили Робеспьера. Кто они? Друзья или враги? До сих пор они шли одной дорогой. Они вместе боролись против конституционалистов, вместе срывали маски с Барнава, вместе отстаивали единство и идейные заповеди Общества друзей конституции. Но дальше? Что будет дальше? Как поведут себя эти люди, возглавив левую Законодательного собрания?..

Жирондисты экономически были связаны с сильной и богатой буржуазией юга и юго-запада Франции.

Среди них имелись выдающиеся организаторы, а по части ораторского искусства их лидеры не знали равных.

Один Бриссо стоил целой армии. Человек бесшабашный в личной жизни, в делах партийных он был резким, честолюбивым, способным на хитрость, лицемерие и любую интригу. Впрочем, всю «многогранность» своего характера Бриссо раскрыл не сразу. Массы, увлеченные его демагогией, долго верили чистоте взглядов и поступков вождя жирондистов.

Но главной их ораторской силой был, бесспорно, Пьер Верньо. Этот мешковатый, ничем не привлекательный внешне человек совершенно преображался на трибуне, покоряя слушателей мощью и страстностью своего слова. Современники часто сравнивали его с Мирабо. Многие жирондисты считали Верньо своим главой; однако он совершенно не подходил к роли вожака партии. Вялый и апатичный, он не был способен к длительной упорной борьбе; его талант проявлялся в виде вспышек молнии, чередующихся с полусонным состоянием.